История изучения социальной организации кочевников евразийских степей

История изучения социальной организации кочевников

евразийских степей и некоторые дискуссионные

проблемы кочевниковедения

 Большие исторические труды, посвященные кочевникам евразийских степей, стали появляться с XVIII в. Главное место в них уделялось политической исто-рии. Наличие классового общества у кочевников иногда вообще отрицалось, возникновение же государственности приписывалось объединяющей деятель-ности сильной личности вождя. Обычно подчеркивался неизменный и статичный характер кочевых обществ [Deguignes, 1756—1758; d'Ohsson, 1834—1835; Ноworth, 1876—1927; Cahun, 1896; Вамбери, 1884]. Работы со сходными взглядами публикуются за рубежом и в XX в. И в них часто игнорируется внутренняя дифференциация в кочевых обществах, а возникновение кочевых государств и империй приписывается исключительно завоеванию кочевниками земледельческих областей. И даже в тех исследованиях, в которых констатируется наличие классов (сословий) и государства в некоторых кочевых общест-вах, часто отсутствует развернутый анализ их возникновения и функционирования [Toynbee, 1934; Lattimore, 1935; Grousset, 1948; Pritsak, 1952; Spuler, 1955; Spuler, 1961; Krader, 1959; Sahlins, 1968, стр. 32—39]. Мнение о том, что в своем самостоятельном развитии кочевники не достигают государственного уров-ня, содержится также в некоторых зарубежных марксистских исследованиях [Sellnow, 1968]. 

 В то же время за рубежом был опубликован ряд ценных работ, посвященных экологии номадизма, родоплеменной структуре и системам родства кочевых обществ и т. д., не говоря уже о более частных вопросах [см., например: Bacon, 1958; Krader, 1963].

 В русской дореволюционной науке социальная организация кочевников обычно рассматривалась как основанная на родоплеменных связях [Гродеков, 1889; Потанин, 1883; Харузин А. Н., 1883] Возникновение государственных образований приписывалось субъективному фактору. Так, Н. А. Аристов писал, что «возникали они вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчи-нить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена» [Ари-стов, 1896, стр. 284]. Под влиянием подобных взглядов находился В. В. Бартольд, хотя он и отмечал наличие социальной и имущественной дифференциаций у кочевников [Бартольд, 1964, стр. 27—28; Бартольд, 1968а, стр. 278]. 

 Следует отметить, что уже в это время высказывались важные мысли о роли завоевания земледельческих областей в формировании государственности у кочевников, об особенностях их родоплеменной организации и т. д. [Григорьев, 1875; Гро-деков, 1889, стр. 12; Бартольд, 1964, стр. 28]. 

 Широкое исследование общественного строя кочевников и его особенностей впервые началось в советской науке.

 В 20-е годы в одних работах отрицался классовый характер кочевых обществ и указывалось на преобладание в них родового уклада [Чулошников, 1924; Соколовский, 1926], в других отстаивался противоположный тезис — о наличии у кочевников развитых феодальных отношений [Погорельский,Батраков, 1930]. Тогда же впервые наметилась и промежуточная точка зрения, не получившая, однако, широ-кого распространения: общественный строй кочевников характеризовался как зачаточный феодализм, «племенное государством [Кушнер, 1924; Кушнер, 1929]. 

  Важную роль в изучении социальной организации кочевников сыграли исследования С. П. Толстова и Б. Я. Владимирцова, опубликованные в 30-х годах.  По С. П. Толстову, кочевники, как и земледельцы, в своем развитии обязательно проходят сперва рабовладельческую, а затем феодальную стадии развития. Рабовладельческая стадия у кочевников «развивается в своеобразной форме воен-но-рабовладельческой демократии или патриархальной монархии». «Для феодализма в кочевых районах основным зерном, откуда вырастает вся система феодальных отношений, является суан (саун.— А. X.)—отдача скота на выпас». Ближайшую аналогию сауну С. П. Толстов усматривал в западноевропейском прекарии, но в то же время именно его наличием и недостаточной прочностью территориальных связей он объяснял сохранение кочевниками родовой организации. «Номинально территория кочевий продолжает долго оставаться родоплеменной собственностью. Но фактически она становится владением того слоя, который монополизирует в своих руках владение скотом» [Толстов, 1934]. 

 Монография Б. Я. Владимирцова [Владимирцов, 1934] была посвящена формированию и развитию классовых, конкретно — феодальных отношений у монголов. По мнению ученого, у них существовала феодальная собственность как на землю (пастбища и др.), так и на скот, и рядовые кочевники представлялись ему скорее (крепостными, (пастухами чужих стад, чем свободными скотоводами. Отношения, вытекающие из сохранения родоплеменной структуры общества, Б. Я. Владимирцов явно недооценивал. В результате некоторые важные различия между «кочевым» и «земледельческим» феодализмом фактически им игнорировались.

 Таким образом, в 30-х годах возобладало мнение о господстве у кочевников евразийских степей феодальных отношений, практически мало отличающихся от западноевропейских или представленных особым своеобразным вариантом [Потапов, 1933; Козьмин, 1934; Кабо, 1934; Бернштам, 1934; Штейнберг, 1934; Токарев, 1936; Чулошников, 1936].

 Та же точка зрения преобладала в советской науке и в 40-х — начале 50-х годов. В большинстве работ подчеркивались черты сходства между «кочевым» и «земледельческим» вариантами феодализма. В то же время термин «кочевой феодализм» постепенно выходил из употребления, и его заменил термин «патриархально-феодальные отношения» [Бернштам, 1946; Вяткин, 1947; Батраков, 1947; Батраков, 1949; Потапов, 1947; Потапов, 1947а; Потапов, 1953; Абрамзон, 1951]. 

 Но уже к середине 50-х годов обнаружилось, что между различными исследователями существуют значительно более глубокие разногласия по вопросу об общественном строе кочевников, чем это казалось раньше. Согласно наиболее распространенному мнению, у кочевников евразийских степей преобладали феодальные отношения, осложненные более или менее значительными родовыми пережитками или же облекавшиеся в родоплеменные формы, а основу таких отношений составляла феодальная собственность на землю [Ма-териалы объединенной научной сессии..., 1955; Потапов, 1955; Златкин, 1955; Першиц, 1955; Зиманов, 1958; Еренов, 1961; Ильясов, 1963; Ахмедов, 1965; Абрамзон, 1971а]. Согласно другому мнению, классовые отношения у кочев-ников основывались на частной собственности на скот, в то время как пастбища оставались в общинной собственности. Придерживавшиеся этой концепции ученые также полагали, что общественный строй кочевников евразийских степей можно в целом обозначить как патриархально-феодальный, но они зна-чительно ниже оценивали общий уровень их развития. Так, по мнению С. Е. Толыбекова, казахское ханство XV—XVIII вв. представляло собой лишь на-чальную стадию государственности [Материалы объединенной научной сессии.., 1955; Толыбеков, 1959; Толыбеков, 1971; ср.: Каррыев, Мошкова, Насонов, Якубов-ский, 1954; Шахматов, 1964].

 Обе точки зрения имеют своих приверженцев вплоть до настоящего времени. Более того, расхождения во мнениях о характере общественного строя евра-зийских кочевников скорее даже усилились. На одном полюсе находятся И. Я. Златкин, Л. П. Лашук и Г. А. Федоров-Давыдов, которые стремятся к дальней-шему сближению и отождествлению «кочевого» и «земледельческого» феодализмов и поэтому даже перестали пользоваться термином «патриархаль-но-феодальные отношения» [Златкин, 1971; Златкин, 1971а; Златкин, 1973; Лашук, 1967; Лашук, 1967а; Лашук, 1973; Федоров-Давыдов, 1973]. На другом полюсе — Г. Е. Марков, обосновывающий положение о том, что кочевые об-щества являли собой систему, основанную на таких признаках, как «частная собственность на скот, племенная на пастбища; имущественная дифференциация; эксплуатация наемного труда пастухов, военной силы соплеменников; не-доразвитость сословных и классовых отношений; племенная организация». Наиболее обычным состоянием кочевых обществ, по мнению Г. Е. Маркова, было «военно-демократическое», и лишь «кочевые империи» приобретали на время характер государственных образований ([Марков, 1967; Марков, 1971; Марков, 1973]. 

 В последнее время было высказано еще одно мнение, согласно которому самостоятельно кочевники достигают только раннеклассового уровня, а их даль-нейшее развитие во многом определяется взаимоотношениями с оседло-земледельческими обществами [Першиц, 1973; Хазанов, 1973; Ха-занов, 1973а]. Та-кое мнение в известной мере является развитием уже давно высказывавшихся мыслей о том, что кочевников нельзя изучать изолированно от соседнего зем-ледельческого и городского населения [Бартольд, 1964, стр. 28; Толстов, 1934, стр. 195 и сл.; Жданко, 1961; Жданко, 1968; Златкин, 1971а]. 

 Таким образом, в настоящее время многие важные проблемы социальной организации кочевников евразийских степей, по-видимому, еще далеки от своего разрешения. В связи с этим важно обратить внимание на одно обстоятельство. Дискуссия в основном ведется на материалах кочевников средневековья и нового времени. Материалы по древним кочевникам привлекаются сравнительно мало; к тому же они сами еще нуждаются в обобщении. Между тем только комплексный подход в пространстве и времени с обязательным учетом взаимоотношений между кочевыми и оседлыми обществами может, на мой взгляд, способствовать решению сложной проблемы социальной организации кочевников евразийских степей.