Скифы | Фандаг | Сарматы | Аланы | Осетины | Осетия

Относительно генезиса и этнической принадлежности катакомб первых веков н. э. на Северном Кавказе высказывались противоречивые суждения. Сформированная наиболее четко Л. Г. Нечаевой точка зрения о сармато-аланском происхождении катакомб Северного Кавказа (15) разделяется B. А. Кузнецовым (33), В. Б. Ковалевской (37, с. 89), К. Ф. Смирновым (38; 39, с. 77—80), В. Б. Виноградовым и В. А. Петренко (40, с. 103), Б. М. Керефовым (41, с. 48—49), Т. А. Габуевым (42, с, 17 — 18), Я. Б. Березиным и C. Н. Савенко (43, с. 37—44). Противоположная точка зрения высказана М. П. Абрамовой, считающей, что в формировании катакомбного погребаль­ного обряда решающую роль сыграла местная кавказская среда, а не сармато-аланы (18, с. 39; 44, с. 81) или влияние античного Боспора и окружающих его районов, где во второй половине I тыс. до н. э. сложился «мощный мас­сив» земляных склепов, использовавшихся не только ираноязычным населе­нием Воспора, но и синдами, меотами, греками (44, с. 78). Однако специалист по археологии Воспора И. Т. Кругликова, вопреки М. П. Абрамовой, считает, что появление земляных склепов здесь объясняется усилением варварского (сарматского.— В. К.) влияния, выразившемся также в распространении сарматского языка, появлении загадочных сарматских знаков и т. д. (45, с. 153), т. е. влияние было обратным — со стороны сарматского окружения Боспора.

Исходя из своего осмысления катакомбных могильников (соответствен­но, и представленной в них культуры), М. П. Абрамова предприняла попытку адекватного толкования письменных источников об аланах первых веков н. э.; что привело ее к выводу: источники I—IV вв. не дают сведений о пре­бывании алан в Центральном Предкавказье, они локализуются в Север­ном Причерноморье, на Дону и у восточного побережья Азовского моря, а «свидетельства о походах алан в Закавказье не могут рассматриваться в качестве доказательства постоянного обитания аланских племен» близ перевальных путей через Кавказский хребет. Относительно IV—V вв. М. П. Абрамова полагает, что в это время аланы помещались вместе с гун­нами на Дунае и что в источниках этого времени нет никаких сведений о пребывании алан на Кавказе (46, с. 42). Тем самым, вольно или невольно, М.П.Абрамова присоединилась к аналогичным построениям историка В. Н. Гамрекели, также отрицавшего присутствие алан на Северном Кавказе в первые века н.э. (47, с. 70).

Версия В. Н. Гамрекели, построенная на письменных источниках, под­верглась критике со стороны Ю. С. Гаглоева. Это избавляет нас от необхо­димости полемизировать с М. П. Абрамовой относительно письменных . источников. Что касается археологических материалов, то изложенные выше и далеко не полные факты дозволяют усомниться в правильности и этих построений. Можно подвергнуть сомнению и статью М. Г. Мошковой, в которой автор, солидаризировавшись с М.П.Абрамовой, пишет: «Катакомбный способ захоронения не является определяющим и обязательным признаком ранних аланов» (48, с. 28). М. Г. Мошкова права: для ранних алан было свойственно многообразие могильных сооружений, и судить об этнической характеристике погребенных нужно с учетом всего комплекса признаков, а не только по погребальному обряду. Но если это справедливо для поволжско-приуральских степей, то на Северном Кавказе картина несколько иная, и в этом — специфика данного региона. Нельзя не признать степное, равнинное происхождение подбоев и катакомб, и пока существует хронологический разрыв между катакомбами сармато-аланского времени и катакомбами эпохи бронзы, нельзя доказать их местный северокавказский генезис. В послегуннский период связь катакомбного обряда погребения с аланами Северного Кавказа общепризнана и не оспаривается самой М. П. Абрамовой. В таком случае, что мешает ретроспективно признать сармато-аланское происхождение катакомб и подбоев предшествующего периода? Признание диагностического значения этих типов погребений тем более вероятно потому, что в VI—XII вв. пространственно-временной континуум катакомбных могильников Северного Кавказа практически полностью совпадает с территорией алан по письменным источникам и исторической топонимии. Мы солидарны с В. Б. Ковалевской в том, что «это, казалось бы, слишком прямолинейное и однозначное сопоставление продолжает, пожалуй, оставаться наиболее правомерным, несмотря на раздающиеся одиночные возражения», и это объясняется «не привычностью подобной точки зрения, а тем, что она получает все большее число подтверждений на массовом мате­риале» (37, с. 89).

Конечно, сказанное не означает, что все погребенные в катакомбах — только аланы и что аланы не могли, наряду с катакомбами, употреблять иные погребальные сооружения. Жизнь сложнее и многообразнее наших археологических схем, которые могут отражать более или менее объективно лишь генеральные направления процессов. Тем более это справедливо по отношению к раннеаланскому периоду, когда аланы представляли «не единое этническое целое, а политическое объединение сарматских ираноязычных кочевников» (49, с. 96), чему и соответствует уже отмеченное нами разнообразие погребальных обрядов.

Археологические памятники свидетельствуют, что аккумуляция ирано­язычных кочевников в равнинном и предгорном Предкавказье в начале нашей эры достигает значительных масштабов. Видимо, с этого времени, если не раньше, контроль над благоприятными для кочевого скотоводства и земледелия предкавказскими равнинами надолго — до массового появле­ния тюрок — переходит в руки сармато-алан. На многие столетия они делают­ся здесь хозяевами положения. Прав был Ю. А. Кулаковский, считавший, что «римляне знали уже алан как народ прикавказский» (50, с. 9).

Судя по некоторым письменным источникам (Иосиф Флавий и др.), и первых веках н. э. аланы довольно значительным массивом заселили равнину между нижним течением Волги и Дона и Приазовье — северное и восточное вплоть до Кубани (46, с. 42; 51, с. 43). Эти аланы-танаиты (по Лммиану Марцеллину), иранские имена которых зафиксированы в над­гробиях Танаиса, по версии Б. А. Раева, появились здесь около середины I в. н. э. и оставили богатые погребения в курганах Хохлач, Садовый, Жутов-ский, Сокольский и др. (52, с. 13—15). Культура алан-танаитов обнаружи­вает связи как с Востоком (звериный стиль в прикладном искусстве, 53, с. 46—55), так и с Римом (52; 54, с. 217), Грецией, кельтами, Закавказьем через Северный Кавказ (55, с. 145—149). Б. А. Раев полагает, что римская металлическая посуда в курган Хохлач могла попасть в результате раз­грабления «какого-то храма или святилища в Малой Азии, куда аланы пред­приняли свой первый поход сразу после появления в южнорусских степях», т. е. в начале 70 гг. 1 в. (56, с. 89—93). Но все это не означает, что в этот период сармато-аланские племена еще не продвинулись на юг до предгорий Кавказа, как это кажется некоторым исследователям, и что они не принимали участия в походах алан в Закавказье и Передний Восток.

Наличный археологический материал свидетельствует о том, что ин­фильтрация сармато-алан в горы в этот ранний период была весьма не­значительной. Можно думать, что взаимоотношения сармато-алан и горных аборигенов в последние века до нашей эры — первые века нашей эры были враждебными или напоминали отношения вооруженного нейтралитета (57, с. 25 сл; 58, с. 7—9; 59, с. 57). Конечно, эти предположения археологов ги­потетичны, ибо исторические источники по данной теме чрезвычайно скупы. Обратимся к фольклору, нередко содержащему ценную информацию, за­вуалированную художественно-поэтической оболочкой.

Живые потомки алан — осетины до нашего времени донесли замечатель­ный по архаичности и художественным достоинствам героический эпос, называющийся «нартским» по имени его героев — нартов. Истоки нартского эпоса уходят в 1 тыс. до н. э. (отдельные мотивы и элементы могут быть еще древнее), а окончательное его оформление специалисты датируют XIV в. Следовательно, наиболее важные, оставившие глубокий след в памяти народа события рубежа и первых веков н. э. могли найти отражение в нартском эпосе. Это тем более существенно, что под поэтическим псевдо­нимом «нарты» (иран. «мужчина», «герой-богатырь» с иран. показателем множественности «та», 60, с. 1047), в осетинском эпосе скрываются сармато-аланы.

Обратим внимание на небольшой цикл осетинских нартских сказаний, связанных с загадочными существами кадзи. Это мифические злые духи, в нартских сказаниях нередко выступающие и как племя, люди, наделен­ные большой силой и умом и обычно враждебные нартам, строящие против них всяческие козни. Кадзи то хитростью заманивают нарта Батраза в ловушку — глубокую яму и забрасывают ее камнями, то захватывают в плен нартских юношей и девушек и распинают на стене Сослана, то бесчин­ствуют в нартском селении. Между кадзи и нартами в то же время суще­ствуют экзогамные браки — нарты выдают замуж за кадзи старшую дочь колдуньи Кулбадаг. История взаимоотношений нартов и кадзи завершается сказанием «Гибель кадзи». Кадзи вероломно угоняют скот нартов, но сын пастуха Базыг идет по следу, приходит к селению кадзи и здесь видит по­хищенное стадо. Базыг спешит домой, поднимает тревогу, нарты окружают селение кадзи и громят их.

Известно, что эпические великаны или люди, наделенные злыми каче­ствами и огромной физической силой, обычно ассоциируются с врагами (61, с. 165). То же самое мы видим в нартском эпосе применительно к кадзи — это враги нартов — алан. Образ злокозненных кадзи в осетинский эпос проник из кавказского фольклора; особенно популярны кадзи («каджи») в грузинском фольклоре (62, с. 198, 199, 201—203 и т. д.). Кавказское происхождение образа кадзи может указывать на то, что под этим обобщен­ным образом в глазах средневековых творцов осетинского нартского эпоса скрываются именно автохтонные кавказские племена, с которыми в первых веках н. э. столкнулись аланы, а еще раньше — сарматы. Это предположе­ние (фольклор — не исторический документ!), но предположение вполне до­пустимое (63, с. 66—81).

Отправляясь от названных сюжетов осетинского нартского эпоса, мы можем сделать позитивное заключение о том, что нарты и кадзи (степняки и горцы) соседили и что соседство это носило далеко не дружественный характер, хотя враждебные отношения время от времени сменялись мирны­ми, но крайне неустойчивыми. Взаимные стычки, похищения людей и скота, по-видимому, были обычным явлением.

Такими на основании показаний фольклора нам представляются отношения сармато-алан и кавказских аборигенов на первом этапе. В 1 в. н. э. уже намечается некоторый сдвиг, может быть, временный — аланы и горцы выступают вместе. Кратко коснемся этих событий.

Аланское племенное объединение сразу же заявило о себе, как об активной политической силе. Уже в 35—36 гг. аланы участвуют в иберо-парфянской войне на стороне иберов. Вот что свидетельствует по этому поводу Тацит: «Фарасман (царь Иберии — Грузии.— В. К.) присоединяет албанов и призывает сарматов, князьки которых, получив дары с обеих сто­рон, по обычаю своего племени помогали и тем и другим» (64, с. 211). В сарматах Тацита мы вправе видеть алан. Описывая ту же иберо-парфянскую войну, Иосиф Флавий сообщает, что цари Иберии и Албании «сами не согласились воевать, а направили на Артабана (царя Парфии.— В. К.) скифов, дав им проход через свои земли и открыв Каспийские ворота» (65, с. 275). Как видим, Иосиф Флавий тех же алан именует явно архаиче­ским для этого времени именем скифов (66, с. 71). За соответствующее вознаграждение аланы оказали помощь Иберии, пройдя в Закавказье через «Каспийские ворота» — Дарьяльский проход. «Сарматы» Тацита и «скифы» Иосифа Флавия— это, очевидно, те самые аорсы и сираки, о которых мы имели случай говорить выше как об этнической основе алан.

Видимо, вторжение сарматов — алан в Закавказье в 35—36 гг. произ­вело сильное впечатление на современников. Вскоре после этих событий царь Армении Тиридат I был вызван в Рим императором Нероном и, вероятно, сообщил ему об аланской опасности, угрожавшей не только За­кавказью, но и римским провинциям в Малой Азии и Сирии (67, с. 126). Следствием всех этих событий явилась подготовка Нероном грандиозного похода римских войск против алан. Походу придавалось большое значение: в Италии был произведен набор новобранцев ростом в шесть футов, из которых сформирован новый легион «Фаланга Александра Великого», в 67 г. из Британии был вызван для отправки на восток XIV легион. Но экспеди­ция против алан не состоялась: в 68 г. Нерон кончил жизнь самоубийством.

Историки до сих пор не пришли к единому мнению о том, против кого был направлен несостоявшийся поход Нерона — против алан или против кавказских албанов (67, с. 125; 68, с. 66—74)? Не пытаясь окончательно решить этот вопрос, укажем, что четкое разъяснение этой путанице, возник­шей в древности, дал современник событий Плиний: «Здесь нужно исправить ошибку многих, даже тех, которые в последнее время принимали участие в походах Корбулона в Армению: они называют Каспийскими те ворота в Иберии, которые, как мы сказали, называются Кавказскими; это название стоит и на присланных оттуда ситуационных картах. И угроза императора Нерона относилась будто бы к Каспийским воротам, тогда как в ней разуме­лись те, которые ведут через Иберию в землю сарматов...» (69, с. 303). Из этого свидетельства Плиния вытекает, что поход Нерона был задуман против алан, представлявших серьезную угрозу восточному флангу империи (50, с. 10; 70, с. 344).

Через четыре года после смерти Нерона разразилась новая катастрофа: аланы вновь вторглись в Закавказье в 72 г.

По-видимому, это нашествие алан было самым опустошительным. Сильнейшему разорению подверглись Армения и северная Мидия — Атропатена, лежавшая юго-восточнее Армении. Предоставим слово уже знакомому нам Иосифу Флавию: «Мы раньше объяснили, что племя аланов есть часть скифов, живущая вокруг Танаиса и Меотийского озера. В это время, за­мыслив вторгнуться с целью грабежа в Мидию и еще дальше ее, они всту­пили в переговоры с царем гирканов (Гиркания — Иберия; 71, с. 79—88), ибо он владел проходом, который царь Александр запер железными воро­тами. И когда тот открыл им доступ, аланы, напав огромной массой на ничего не подозревавших мидян, стали опустошать многолюдную и наполненную всяким скотом страну, причем никто не осмеливался им противиться...» (72, с. 277). Царь Парфии Пакор II бежал от алан «в неприступные места», отступился от своих владений и лишь с трудом выкупил за 100 талантов жену и наложниц, попавших в плен. «И так, производя грабеж с большой легкостью и без сопротивления, они дошли до Армении, все опустошая».

Царем Армении в это время был Тиридат I. Собрав войско, он вышел навстречу аланам, но во время битвы едва не попал в плен: аланы набросили на шею царя аркан, и он спасся лишь чудом, перерубив мечом веревку. Об этом аланском военном приеме позже (в IV в.) сообщает епископ медиоланский (миланский.—В. К.) Амвросий: «... Аланы искусны, и у них в обычае накинуть петлю и опутать врага» (73, с. 234). Это прием, обычный для легковооруженных и подвижных кочевников.

Армянское войско потерпело поражение, а «аланы, еще более рас­свирепевшие вследствие битвы, опустошили страну и возвратились домой с большим количеством пленных и другой добычи из обоих царств». Среди этой добычи могли быть римские металлические сосуды из кургана Хохлач у Новочеркасска, о чем писал Б. А. Раев (56, с. 89—93).

В связи с вторжением 72 г. источники проливают свет на вопрос о взаимо­отношениях алан с аборигенами Кавказа. Из сообщения Иосифа Флавия видно, что между аланами и царем Иберии существовали дружественные, возможно даже союзнические отношения, ибо не случайно «царь гирканов» открыл аланам проход (несомненно, Дарьяльский), а те, в свою очередь, не тронули Иберию, обрушившись на ее соседей. Вспомним, что и в войне 35—36 гг. аланы помогли иберам. Видимо Иберия, лежавшая в самой «горя­чей точке» близ Крестового перевала и Дарьяльской теснины, была заинтере­сована только в дружеских и союзнических отношениях со своими север­ными соседями, в случае нужды привлекая их как ландскнехтов.

Более того, по сообщению армянского историка Моисея Хоренского, иберы были союзниками алан в этом нашествии. «Аланы, соединившись с горцами и привлекши на свою сторону половину Иберии, огромными мас­сами рассыпались по нашей стране»,— пишет Моисей Хоренский (74, с. 98). Итак, половина Иберии выступает с аланами (Г. А. Меликишвили считает, что другая часть Иберии находилась в одном лагере с армянами; 70, с. 347). Весьма важно и другое свидетельство Моисея Хоренского: аланы в этом походе соединились с горцами. Ясно, что это не иберы. Тогда кто же?

Обратимся к известной грузинской хронике «Картлис Цховреба» («Жизнь Грузии»), насыщенной модернизированными этнонимами и интер­поляциями, но в целом дающей ценную информацию. Здесь говорится, что цари Грузии Азорк и Армазел, решив вторгнуться в Армению, призвали на помощь осов (алан) и леков (дагестанцев). Осы во главе с братьями Базуком и Амбазуком привели с собой пачаников (печенегов) и джиков (зихов — черкесов). Вместе, с леками пришли другие горские племена — дурдзуки (вайнахи) и дидойцы (одно из дагестанских племен; 75, с. 45). Это пестрое и многоязычное войско и вторглось в Армению.

Сопоставление сведений римских, армянских и грузинских историков делает картину вторжения 72 г. более полной: аланы действовали в союзе с иберами и привлекали к участию в походе некоторые кавказские племе- па. Объединение столь различных по происхождению и языку племен в одну, хотя и временную и непрочную, военную организацию под эгидой план говорит о многом. Прежде всего следует согласиться с К. Цегледи в том, что аланское нашествие 72 г. предполагает возникновение нового крупного племенного союза во главе с аланами (76, с. 129—130). Участие северо­кавказских горцев во вторжении делает мысль К. Цегледи весьма вероятной. Становится также очевидным (вопреки выводам В. Н. Гамрекели и М. П. Аб­рамовой), что в 1 в. аланы уже жили, хотя возможно и не сплошным мас­сивом, в равнинно-предгорной части Центрального и Северо-Восточного Кавказа и имели здесь непосредственные контакты с местным населением. Видимо, можно говорить и о некотором сближении алан со своими кавказ­скими соседями, что весьма существенно, ибо оно кладет начало процессам этнической и культурной интеграции и ассимиляции. Эти процессы получат развитие в последующую эпоху.

Нашествие 72 г. потрясло народы Закавказья. В Армении о нем были сложены песни, возможно вошедшие в эпос и фрагментарно донесенные до нас Моисеем Хоренским, опиравшимся в своем повествовании на них. На это указывает сам писатель: «Деяния последнего Арташеса большею частью известны тебе из песней випасанов (певцы-сказители.— В. К.), которые поют­ся в Гохтне: построение города, свойство (Арташеса) с Аланами, рождение его потомков, страстная любовь (царевны) Сатиник к Драканидам... все это, как мы сказали, известно тебе из песней випасанов» (74, с. 97).

Интересен сюжет, связанный с именем аланской «царевны» Сатиник. Объединенное алано-иберское войско, покинув Армению после описанного выше нашествия, удалилось на северный берег Куры (по Г. А. Мелики­швили, в Иберии). Сюда же подходит армянское войско во главе с Арташесом. Сын аланского царя попадает в плен к армянам, и сестра этого юноши, по имени Сатиник, приходит на берег реки и через толмачей обращается к Арташесу с просьбой отпустить брата. Арташес идет к берегу реки, видит прекрасную и мудрую деву и решает взять ее в жены. Аланский царь требует на Сатиник выкуп, получает много красной кожи, бывшей у алан « в большом уважении», и золота, и Сатиник становится «первою между женами Арта­шеса» (74, с. 98—99). Судя по Моисею Хоренскому, эти романтические события относятся к 72 г., но в других армянских источниках аланская царевна Сатиник выступает в роли покровительницы ее сородичей — алан, прибывших в Армению в количестве 18 человек, принявших здесь христиан­ство и удалившихся на гору Сукав, где через 44 года они были перебиты аланами, присланными царем Гигианосом (77, с. 172—185). Эти события могли иметь место не раньше IV в.— времени принятия христианства Арме­нией. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с обычной фольклорной контамина­цией, т. е. совмещением разных по времени событий. Такое совмещение произошло и в личных именах: царь Армении Тиридат I назван Арташесом (70, с. 346).

Аланская царевна Сатиник оказалась настолько яркой фигурой, что вошла не только в армянский фольклор, но и в осетинский нартский эпос под именем Сатаны (78, с. 189). Образ мудрой красавицы, «матери нартов» Сатаны — один из основных в нартском эпосе осетин.

С именем Сатиник связан еще один упомянутый выше интересный эпизод. В земле алан скончался их царь — отец Сатиник. Покойному должен был наследовать брат Сатиник, но «другой, завладев страною Аланов, пре­следовал брата Сатиник». Можно полагать, что речь здесь идет о феодаль­ных междоусобицах и борьбе за власть, а это, в свою очередь, свидетель­ствует о довольно позднем времени данного сюжета и вновь — о смешении разновременных событий и лиц. Но важным и не вызывающим сомнений фактом остается факт раннесредневековых связей алан с армянами (79), хотя связи эти во многом остаются еще не ясными. Тут же Моисей Хорен-ский рассказывает: на помощь брату Сатиник был послан армянский полко­водец Смбат, опустошивший землю врагов рода Сатиник и приведший множество пленных в Арташат. Пленных алан поселили на юго-восточной стороне Масиса (Арарата..— В. К.) и назвали эту землю Артаз, «потому что земля, откуда переведены были пленные, называется поныне Артазом». Область Артаз знает в VIII в. Гевонд, а в X в. Моисей Каганкатваци; по комментарию К. П. Патканова, она находилась в провинции Васпуракан (74, с. 101; 80, с. 4, 126, прим. 19).

Где находилась «земля Артаз» в стране алан? Убедительный ответ на этот вопрос дал В. Ф. Миллер: «земля Артаз» Моисея Хоренского (и Гевонда.— В. К.) идентична «области Ардоз Кавказских гор», где живут аланы и откуда вытекает река Армна (Терек.— В. К.) нового списка «Армян­ской географии» VII в. (81, с. 30). Следовательно, по В. Ф. Миллеру (51, с. 107), «земля Артаз» соответствует современной Владикавказской равни­не, что уточняет А. В. Гадло, считающий, что Артазом могла именоваться вся северокавказская плоскость, занятая аланами (82, с. 165). Когда центральнокавказская равнина могла получить название «Артаз»? Пред­ставляется, что эта номинация значительно древнее VII в. и может восхо­дить к первым векам н. э.— времени сарматизации и аланизации Предкав­казья. Здесь нужно учесть, что, согласно автору 1 в. н. э. Плинию, современ­ный Терек носил алано-иранское название Дирикдон (83, с. 160), а по Клав­дию Птолемею, во II в. Дирикдон называется уже Алонта (множ. число «ала­ны», т.е. «река алан», Аландон), а р. Кума — Удон (84, с. 246). Как ви­дим, в I — II вв. крупные реки региона имели уже иранские названия, что, бесспорно, указывает на обитание здесь ираноязычного населения и вновь вступает в противоречие с утверждениями об отсутствии аланского этноса в первых веках н. э. в предгорьях Кавказа.

Новое крупное вторжение алан в, Закавказье состоялось в 135 г. Об этом сообщает Дион Кассий: после окончания иудейской войны новая война «была поднята из земли албанов, по происхождению массагетов, Фарасманом; она сильно потрясла Мидию, коснулась также Армении и Каппадокии, но затем прекратилась вследствие того, что албаны были подкуплены дарами Вологеза (царь Парфии.— В. К.), а с другой стороны побоялись правителя Каппадокии Флавия Арриана» (85, с. 277).

В этом свидетельстве Диона Кассия албаны явно смешаны с аланами, ибо албаны не имели ничего общего по происхождению с массагетами. Кроме того, об этой войне мы имеем авторитетное сообщение упомянутого римского правителя Каппадокии Флавия Арриана. Видимо, готовясь к сражению с северными пришельцами, Арриан составил дошедшую до нас «Диспозицию против аланов» (а не албанов!), в которой перечислены римские войска и их союзники (86, с. 280.). Римлянам было чему поучиться у алан — через год после войны Арриан сообщает, что отныне часть римской конницы «ата­кует на аланский и савроматский манер...» (86, с. 281).

Подчеркнем, что и это вторжение алан было инспирировано Иберией во главе с иберийским царем Фарасманом II (70, с. 357). Военный союз и связи между двумя соседними народами в I—II вв. вырисовываются от­четливо: во всех крупных военно-политических акциях аланы постоянно поддерживают Иберию. Связи между Грузией и аланами Северного Кавказа итого времени отразились как в археологических памятниках (87), так и в ономастике Иберии — Грузии. В некрополе древнеиберийской столицы Мцхета открыта высеченная на каменной плите эпитафия второй половины II в., содержащая имена Зевах, Иодманган, Хсефарнуг, Фарсман (88, с. 71). Все эти имена, как и имя Аспарук из другой гробницы, этимологизированы И. И. Абаевым с позиций ирано-осетинского языка (88, с. 72; 89, с. 86—87). Причины популярности имен аланского происхождения среди иберо-грузинской знати понятны: союзнические отношения Картли с северокавказским аланским объединением, наличие в царском войске Картли аланских воен­ных отрядов, частые браки представителей царской фамилии и высшей знати Картли с военно-родовой аристократией кавказских горцев и алан (70, с. 471—472). Грузинский язык, по М. К. Андроникашвили, усвоил па алано-осетинского языка более 100 слов; не исключено, что часть этого фонда заимствований в грузинский попала в двух первых веках н.э. Военно-союзнические отношения алан и иберов в I—II вв. являются фактом бесспорным.

Есть некоторые основания полагать, что во вторжении 135 г. участвовали не только северокавказские, но и закаспийские аланы. Венгерский уче­ный Я. Харматта опубликовал глиняное пряслице с парфянской надписью, найденное в низовьях р. Малый Узень в районе полуострова Мангышлак. Я. Харматта относит малоузеньскую надпись ко II в. с палеографической точки зрения и исторически связывает ее с последствиями аланского похода 135 года. Малоузеньская надпись — «единственный и ценный историче­ский памятник, свидетельствующий об алано-парфянских сношениях» и говорящий, «что во вторжениях участвовали не только аланы, живущие в районе Кавказа, но и аланские группы, поселившиеся в далеких от Кавказа краях» (90, с. 147). Из этих соображений вытекает, что между аланами Предкавказья, Закаспия и танаитами постоянно поддерживалась связь и в необходимых случаях они приходили друг к другу на помощь.