Скифы | Фандаг | Сарматы | Аланы | Осетины | Осетия

 Начался распад эфемерной империи гуннов. В 454 г. в Паннонии на р. Недао произо­шла битва между гуннами и их бывшими союзниками гепидами. В этот раз аланы выступили на стороне гуннов, но трудно допустить, что это были аланы из Галлии. Скорее это были какие-то группы алан, оставшихся в Пан­нонии и на Нижнем Дунае и не ушедшие в 406 г. дальше на запад. Гунны и их союзники были разбиты. В 471 г. гунны покинули Паннонию, освободив­шиеся земли были переданы новым федератам: скирам, герулам, гепидам, аланам (9, с. 397). Вскоре после битвы при Недао часть алан во главе с Кандаком осела вместе с. германским племенем скиров в Малой Скифии — Добрудже и Нижней Мезии. Е. Ч. Скржинская в своих комментариях к «Гетике» имя Кандак ставит в один ряд с такими аланскими именами, как Аддак, Сафрак, Хернак, Эллак (двое последних — сыновья Аттилы; 3, с. 333, прим. 656, что говорит о популярности ирано-аланской ономастики и, соответственно, о немалой роли алан в бурных событиях V в.). Таким образом, на Балканах и Нижнем Дунае аланы фиксируются до VI в. включи­тельно.

К концу V в. часть алан из района Орлеана стала продвигаться на запад, в бретонские районы, армориканский летописец сообщает, что Аудрен, возглавлявший бретонцев, правил также частью алан (464 г.), а в начале VI в. епископ по имени Аланус служил в городе Ле Ман (12, с. 79). В Арморике остатки алан существовали до VI в., после чего окончательно ас­симилировались почти одновременно с группами алан на Нижнем Дунае.

Как было сказано выше, вторгшись в Галлию в 406 г., аланы раздели­лись на две части. Мы еще не касались судьбы той части, которая во главе с Респендиалом осталась союзной германцам-вандалам. После столкновения с франками эта часть алан с вандалами и свевами в 409 г. двинулась через г Пиренеи в Испанию. Как пишет Г. В. Вернадский, «союзники без труда за­воевали эту страну, которую в 411 г. поделили между собой» (8, с. 132). Аланам достались Лузитания и Картахена, о чем свидетельствует епископ Галисии Идаций (3, с. 296—297, прим. 473). Как считает Б. Бахрах, поселе­ние алан и вандалов в Испании, вероятно, основывалось на принципе госте­приимства — завоеватели стали гостями римских помещиков, получая значи­тельную часть доходов от их хозяйств. В обмен на это «гости» обязаны были защищать своих «хозяев» от других набегов и грабежей, т. е. положение, напоминающее статус федератов. Аланы и вандалы обратились к римскому императору Гонорию с просьбой о мире, признании их статуса федератов и предлагая своих заложников. Однако империя предпочла не вступать в союзнические отношения с завоевателями Испании, входившей в состав империи, и направила против них старых врагов вандалов—вестготов(12,с.56).Вторжение вестготов состоялось в 416 г.

В течение двух лет шла ожесточенная борьба, в ходе которой вестготы теснили своих противников. Король вандалов Фредбал погиб. В 418 г. вест­готы разгромили алан у Тартеса (совр. Кадис), царь алан Аддак погиб в бою. Остатки алан соединились с вандалами и продолжали борьбу, отступая все дальше на юг Пиренейского полуострова. Цари вандалов Гунерих, Гейзерих и Гелимер отныне носят титул царей вандалов и алан (11, с. 41). Теснимые вестготами вандалы и аланы в 429 г. переправляются через Гибралтарский пролив в Северную Африку. Согласно Ф. Ло, в Африку переправилось до 80 тысяч человек, из них 12—15 тысяч воинов (19, с. 88). Какая-то группа алан, по мнению Р. Груссэ, осталась в Испании, соедини­лась с вестготами и дала свое имя области «Гото-Алания», или Каталония (21, с. 118, ср. 3., с. 279, прим. 388).

Захватив северо-западную часть Африки (часть совр. Туниса и Алжира), Гейзерих в 435 г. заключил мирный договор с Римом. Аланы в Вандальском королевстве (последнему посвящена монография французского историка Куртуа, 22) продолжали, несмотря на относительную немногочисленность, сохранять этническую индивидуальность, на что обратил внимание Б. Бах­рах (12, с. 57). Последнее, в частности, отразилось в сохранении алан в титулатуре вандальских королей «Rex Vandalorum et Alanorum». Королев­ство вандалов просуществовало в Северной Африке до 533 г., когда оно было завоевано византийским полководцем Велизарием, а Гелимер взят в плен и выселен в Малую Азию.

Как видим, в Африке, как и в Дакии, Галлии, Италии, остатки алан, оторвавшихся от своего основного этнического массива, сошли с историче­ской арены в VI в., окончательно растворившись среди окружающих и более многочисленных народов.

История алан на Западе, реконструируемая по письменным источникам, не оставляет никаких сомнений в пребывании достаточно значительных масс алан на пространстве от Нижнего Дуная до Пиренейского полуострова. Из приводившихся выше цифр, при всей их предположительности, вытекает, что речь, как правило, идет о различных группах, насчитывавших десятки тысяч человек и обладавших высоким военным потенциалом. Нет сомнений и в том, что исходной территорией движения алан на запад были равнинные про­странства между Волгой и Доном и Северного Кавказа, где аланы фик­сируются задолго до гуннского вторжения. Это была основная территория расселения алан в Азиатской Сарматии. Отдельные группы алан в догуннский период присутствовали в степях Северного Причерноморья, на Ниж­нем и Среднем Дунае (языги, роксоланы I в. н.э.). Следует полагать, что и эти группы аланского населения были втянуты в миграционные процессы эпохи «великого переселения».

Естественно думать, что, перемещаясь с гуннами и германскими племе­нами на запад и будучи составной частью этого потока, аланы сохраняли не только свою этническую индивидуальность, но и культурно-этнографиче­ские особенности, отражавшиеся в верованиях, обрядах, обычаях и в матери­альной культуре. О языческих верованиях галльских алан Гоара, по «Але-ции» Клавдия Мария Виктора, мы уже говорили. Попытаемся коснуться весьма сложного вопроса о тех археологических фактах, которые возможно вычленить из массы вещественного материала конца IV—V вв. на территории Центральной и Западной Европы и предположительно связать их с аланами. Исходные посылки: дата материала — конец IV—V вв., исторически засви­детельствованные районы пребывания алан, северопричерноморские парал­лели того же и более раннего времени, указывающие на восточное происхо­ждение западных аналогов. При этом необходимо еще раз подчеркнуть огромную трудность именно аланской атрибуции тех или иных археологиче­ских материалов ввиду особой подвижности участвовавшей в переселении этнической среды, ее способствовавшей взаимным заимствованиям этно-племенной чересполосицы и мозаичности, наконец — постоянному воздей­ствию местных кочевников. Указанные сложности привели И. Вернера к за­ключению, что «опыты этнического определения мало перспективны» (24, с. 1). И тем не менее такие опыты предпринимаются.

Первая серьезная попытка выделения древностей, относящихся к вест­готам и аланам во время их движения на запад, была предпринята Э. Бенингером (25). Однако основное внимание автора было обращено на выделение древностей готов и рассмотрение их роли в интересующих нас событиях как главной. По мнению Э. Бенингера, аланы оказали незначительное влия­ние на вестготов (25, с. 120—125), что расходится с оценками, данными М. И. Ростовцевым (26, с. 237) и Б. Бахрахом (12, с. 116—119). Э. Бенингер связывал с аланами отдельные находки керамики из Северной Богемии (напр., из Дура, 25, рис.31) и погребение в Зиммеринге (Австрия). Нами уже отмечалось некоторое сходство одного из сосудов Дура с определенными формами керамики из позднесарматских памятников Нижнего По­волжья (27, с. 90), но оно чисто формальное. Кроме того, сходные сармат­ские сосуды не могут быть датированы IV—V вв. и относятся к более ран­нему времени. Поэтому вопрос об аланской атрибуции сосуда из Дура остается по крайней мере неясным.

Весьма проблематичным остается и вопрос относительно аланской атри­буции погребения в Зиммеринге, о чем писал Э. Бенингер (25, с. 76, рис. 33—38). По предположению последнего, здесь был погребен аланский воин с вестготской керамикой.

Как видно из приведенного выше исторического очерка, большую роль в качестве плацдарма для продвижения алан на запад сыграла Паннония. Ввиду территориальной близости Паннонии к причерноморским степям именно здесь можно ожидать наиболее реальные материальные следы алан; совершенно очевидно, что чем дальше на запад они уходили, тем больше нивелировалась их традиционная культура. Этнической интерпретации археологических материалов гуннского времени Венгрии посвящена осно­вательная монография А. Альфельди (28). Однако А. Альфельди, выделив характерные (по его мнению) черты погребального обряда и материальной культуры гуннов, прочие комплексы этого периода не попытался связать с каким-либо определенным народом, обращая внимание лишь на их кочевнический характер. Заслугой А. Альфельди является признание культуры прине­сенной гуннами в Паннонию и представленной, в частности, изделиями полихромного стиля, многокомпонентной по происхождению и созданной не только гуннами, но и другими народами — в том числе и аланами.

Разделяя выводы А. Альфельди, Н. Феттих признавал роль алан в оформ­лении культуры Паннонии периода гуннского нашествия и писал, что «среди археологических памятников мы должны искать следы алан в таких местах, где можно отменить знаки интенсивного персидского влияния»(29,с.186).Однако попытки выявления таких следов Н.Феттих не предпринял.

В 1950 г. у города Чонград в Юго-Восточной Венгрии был открыт инте­ресный могильник гуннского времени, опубликованный М. Пардуцем. Обряд погребения характеризуется положением стоя, сидя и на корточках, ориенти­ровка — юг-север и запад-восток (30). Сидячие костяки группы II М. Пардуц связывает с кавказским обычаем (30, с. 386), опираясь на грунтовые могиль­ники первых веков н. э. в Тарках и Карабудахкенте (Дагестан), хотя тут же подчеркивает: «Трудным является вопрос, какой народ был носителем этой культуры» (30, с. 389). Тем не менее погребения группы II М. Пардуц ста­вит в связь с присутствием «элементов из кавказской области», ссылаясь при этом на могильники Усть-Лабинский (по Н. В. Анфимову) и Гилячский (по Т. М. Минаевой). Исследователь полагает, что на старое оседлое сармат­ское население Венгрии наслоились новые сармато-аланские, вандальские, готские и гепидские племена (30, с. 389). М. Пардуц отмечает, что в Венгрии до сих пор нет нишевых могил, характерных для Южной России и единствен­ным исключением является могила из Кестхей, по-видимому, аланская (30, с. 390). В заключение М. Пардуц приходит к осторожному выводу: при современном состоянии знаний в материале из Чонграда невозможно устано­вить большую массу алан, и их присутствие может быть взвешено на осно­вании упомянутых нишевых могил и деформированных черепов (30, с. 391).

В вещевом материале из Чонграда действительно есть отдельные элементы, демонстрирующие сарматское или сармато-кавказское влияние, на­пример, кинжалы с вырезом у основания рукояти (аналоги концентрируются преимущественно на Северо-Западном Кавказе, например, могильник Дюрсо близ Новороссийска, сам М. Пардуц указывает их в Керчи, Феодосии, Туапсе, 30, с. 349), серьги с многогранником, керамика с зооморфными ручками и вертикальными ручками-сливами типа трубки (30, рис. 8), также возможно происходящая с Северо-Западного Кавказа и Крыма (27, с, 81). Переселение какой-то группы северокавказского населения в конце IV — начале V вв. из Прикубанья в район Чонграда вполне возможно, что исторически может быть связано с движением части гуннской орды через Нижнее Прикубанье и Фанагорию в Крым и далее в степи Северного Причерноморья. Но имеет ли этот материал Чонграда отношение к аланам?

М. Пардуц справедливо выдвинул в качестве критериев выделения аланских древностей Паннонии камерные могилы (катакомбы и подбои) и деформированные черепа, хотя и эти критерии требуют оговорок и должны рассматриваться с учетом комплексов. Кратко остановимся на указанных критериях М. Пардуца.

Насколько нам известно, до сих пор единственным камерным могильни­ком на территории Венгрии остается могильник у города Кестхей, где от­крыты подбойные могилы V в. (31. с. 185—189; 32, с. 234, 237). К. Шаги отождествил эти захоронения с германцами, находившимися на службе у гун­нов, тогда как М. Пардуц считал погребения Кестхея аланскими (30, с. 390). М. Пардуц ближе к истине хотя бы потому, что германцы не практиковали обряд погребения в подбоях, тогда как подбои и катакомбы (камерные моги­лы) были достаточно распространены у сарматских и сако-массагетских племен Северного Причерноморья, Приуралья, Средней Азии как в догуннскую, так и послегуннскую эпохи (33, с. 195—208; 34, с. 218—227; 35, с. 3—14; 36, с, 29—37; 37, с. 67—69, и т. д.). В то же время погребения в каме­рах-подбоях не типичны для собственно гуннов, практиковавших погребения с сожжением, конем или шкурой коня (38, с. 94; 39, с. 61 — 72). Мы, на основании сказанного, склонны разделить выводы М. Пардуца.

Представляется более ясным вопрос об искусственно деформированных черепах. Восточное их происхождение на территории Центральной и Запад­ной Европы несомненно. Возникший в глубине Западной Сибири (40, с. 99 - 110) этот обычай быстро распространился в Средней Азии и в среде сармат-аланских племен (41, с. 18), считаясь признаком знатности и кpacoты (42, с. 680). Есть мнение о том, что деформация черепа вызывала эпилептоидные припадки с судорогами, ауреами, видениями, галлюцинациями (43, с. 45) — патологическими деформациями психики, имевшими отношение к шаманизму, в Центральной и Западной Европе в рассматриваемое время не известному. Сводки распространения деформированных черепов V в. на западе составлены И. Вернером (24, карта 9) и Т. Сулимирским (44, рис. 70). И. Вернер отмечает, что До 400 г. деформированные черепа в Запад­ной Европе не известны (24, с. 24), и уже отсюда вытекает, что они появились здесь одновременно с движением восточных кочевников гуннов и алан на запад. Картографирование деформированных черепов, более полно выпол­ненное И. Вернером, показывает в целом соответствие их ареала с тем маршрутом, по которому двигались и расселялись в Западной Европе аланы в их разнообразных комбинациях то с гуннами, то с германскими племенами. Первый район большой концентрации деформированных черепов мы видим на территории бывших римских провинций Паннония I, Паннония II и Норик, где пребывание алан засвидетельствовано историческими источниками прочно. За время, прошедшее после публикации труда И. Вернера, число находок увеличилось, и сейчас эта группа еще более представительна. Вторая группа расположена между средним течением Эльбы и верхним течением Везера, что могло бы соответствовать местоположению алан, вандалов и свевов перед их вторжением в Галлию в 406 г., но большинство находок датировано концом V—VI вв. и хронологически с этим вторжением не увязывается. Наконец, третья группа деформированных черепов конца V—VI вв. сосредо­точена на левом берегу среднего течения Роны, что соответствует историче­ски засвидетельствованному поселению алан в долине Роны (область Валентинуа) в 440 г. (12, с. 33).

Характерно, что по мере продвижения на запад находки деформирован­ных черепов становятся все моложе, и если в первой группе черепа времени Аттилы мы видим в 16 пунктах (на карте И. Вернера), то в группе второй — один, а в третьей группе — ни одного. Здесь все черепа происходят из позд­них находок. Данное обстоятельство свидетельствует о продвижении но­сителей этого обычая с востока на запад. Обычай деформации в Запад­ной и Центральной Европе сохраняется до VI в. и исчезает в меровингскую эпоху (25, с. 125; 24, с. 16), т.е. одновременно с. ассимиляцией алан по наблюдениям Б. Бахраха.

Разумеется, обычай искусственной деформации черепа не служит этническим показателем и был распространен у целого ряда древних наро­дов, принимавших участие в «великом переселении». Но он практиковался и у алан, и на рассмотренном выше материале мы можем предполагать аланскую его атрибуцию, особенно применительно к третьей группе Валентинуа.

С конца IV в. на обширной территории, от степей Казахстана до Норман­дии, появляются отдельные богатые мужские и женские погребения, одно время считавшиеся кладами. Последняя точка зрения вызвала возражения Г. Ф. Корзухиной, писавшей, что «кочевники никогда не зарывают вещи и виде кладов. Все комплексы, с виду имеющие сходство с кладами, найден­ные в степях Причерноморья и Средней Азии, при ближайшем рассмотрении оказываются одинокими богатыми кочевническими погребениями» (45, с. 68). В настоящее время принадлежность «кладов» богатым кочевничес­ким могилам сомнений уже не вызывает, а их интерпретация как «княже­ских» или погребений федератов признана.

В своей известной сводке материалов гуннской эпохи И. Вернер при­водит перечень таких погребений в Западной и Центральной Европе, содер­жащих в инвентаре вещи северопричерноморских и восточноевропейских типов (металлические зеркала с ушком, серьги калачиковидные и с много­гранником, пряжки, фибулы в виде мухи, так называемые «Zikadenfibel» и т. д.). Характерно, что во многих интересующих нас погребениях Центральной Европы найдены разбитые металлические зеркала, что является одним из элементов сармато-аланского погребального ритуала на территории Юго-Восточной Европы — ритуала, зародившегося еще в савроматскую эпоху и дожившего до V в. (46, с. 95). И этот компонент инвентаря может свидетель­ствовать в пользу аланской атрибуции комплексов, хотя настаивать на ней конечно, трудно. Тем не менее, укажем ряд богатых кочевнических погре­бений V в. в Центральной и Западной Европе, которые с необходимыми оговорками можно рассматривать как возможные аланские. Среди них знаменитое погребение в Унтерзибенбрунне, близ Вены, с богатым набором роскошных вещей, многие из которых ювелирной работы с инкрустациями (47, с. 32—66). В состав инвентаря входит и разбитое на две части (пред­намеренно испорченное) металлическое зеркало, в связи с чем М. И. Ростов­цев писал: «Я не вижу ни одной причины, которая бы мешала отнесению погребений Зибенбруннена сарматским женщине и ребенку» (48, с. 53). Однако, как это ни соблазнительно, выводы М. И. Ростовцева нельзя не оценивать как чрезмерно прямолинейные: сложную проблему происхождения и распространения инкрустированных украшений эпохи «великого пере­селения» на обширном пространстве от Боспора до Северной Африки он свел только к наследию Боспора и аланских переселенцев на запад, что встре­тило отрицательные оценки со стороны А. К. Амброза (49, с. 17). В европей­ской научной литературе погребение из Унтерзибенбрунна интерпретируется по-разному: его считают германским (50, с. 29; в полихромной фибуле действительно заметны древнегерманские традиции; кроме того, А. К. Амброз замечает, что «сарматы IV в. вообще не знали двупластинчатых фибул, следовательно и ушедшие на запад аланы не могли ввести эту моду, они лишь спорадически заимствовали ее от других народов», 51, с. 39), оставлен­ным гуннами (24, с. 91) или федератами, разбогатевшими на римской службе в первой половине V в. (52, с. 55—59). Однако Я. Тейрал, возражающий гуннской атрибуции И. Вернера, указывает, что среди римских федератов были и сарматы, а аланы играли важную роль (52, с. 59).

Таким образом, четкого этнического определения могилы V в. в Унтер­зибенбрунне достичь не удается, несмотря на длительное изучение этого памятника.

Интересно женское погребение V в. из Регёй в Венгрии, опубликован­ное Г. Месарошем (53, с. 66—91). В инвентаре две роскошные серебряные фибулы, покрытые золотой пластиной с цветными инкрустациями, прекрас­ной работы кувшин с горлом в виде головы птицы, позолоченная поясная пряжка, золотые нашивки на платье в виде буквы «М» (такие же в Унтер­зибенбрунне), стеклянный кубок с налепами. Череп женщины искусственно деформирован в соответствии с восточным обычаем, но две фибулы на пле­чах и пряжка на поясе указывают на готские традиции (54, с. 131 —165). Г. Месарош погребение в Регёй этнически пытается связывать с племенами, переселившимися в Паннонию с востока, возможно с федератами, среди которых были и аланы Сафрака. Но это лишь осторожное предположение. Ф. Бирбрауер приводит аналогичные готские погребения, в том числе из Суук-Су в Крыму, Хохфельдена в Лотарингии и Дуратона в Испании (54, с. 139, рис. 5). К готским погребениям относят комплекс из Регёй и авторы «Археологии Венгрии», но здесь же отмечают, что аналогичный черно-глиняный кувшин V в. был найден в Озоруково Кабардино-Балкарской ССР — территории, где в то время расселялись аланы (55, с. 294). Я не знаю, какой именно кувшин из Озоруково имеют в виду авторы, но невозможность однозначной этнической атрибуции и в данном случае выступает от­четливо.

Я. Тейрал писал о распространении вещей типа Унтерзибенбрунна по Европе и Северной Африке до Карфагена (52, с. 12). В этой связи возникает частный вопрос о распространении на Западе так называемого «полихром­ного стиля», связанного с эффектной цветной (чаще красной) инкрустацией по золотому фону. Именно изделия полихромного стиля имел в виду М. И. Ростовцев, когда обосновывал свою теорию «беспороцентризма» и. алан — разносчиков этого стиля по всей Европе. Видимо, под воздействием взглядов М. И. Ростовцева, бывшего тогда одним из крупнейших авторитетов в археологии, О. М. Дальтон сравнивал «готские» древности из Керчи, про­данные А. Л. Бертье-Делагардом Британскому музею, с произведениями более позднего меровингского стиля и доказывал их полную тождествен­ность (56, с. 145). На фоне этих построений Г. Кюнн пришел к выводу, что фибулы типа «муха» (или цикада) в Европу были занесены сарматами вместе с готами (57, с. 85—106), чему возражает Б. Аррениус (58, с. 15— 16), хотя такая возможность вполне реальна.

Однако О. М. Дальтон не обратил внимания на заключение М. И. Ростов- , цева о том, что полихромный стиль «стал стилем хозяев, господствующего класса населения, стилем княжеских и королевских дворов, стилем Ген-зериха, Теодориха, Аттилы» (48, с. 65). Тем самым М. И. Ростовцев признал изделия полихромного стиля принадлежащими степной аристократии не только сармато-алан, но также готов и гуннов, что признано и современными исследователями древностей эпохи «великого переселения» (59, с. 53; 60, с. 7). Лишь часть украшений полихромного стиля производилась в мастер­ских Боспора и отсюда в гуннскую эпоху распространялась на восток и на запад при посредстве постоянно передвигавшихся кочевников (И. Вернер считает даже, что центр гуннских кочевий в начале V в. находился в районе Боспора; 24, с. 95). Среди этих кочевников, безусловно, находились и алан­ские группы.

Настоящим же центром производства импозантных изделий полихром­ного стиля стало Среднее Подунавье, где располагалась ставка Аттилы и центр его эфемерного государства. По этому поводу А. К. Амброз писал: «Народы, передвигавшиеся к западу на рубеже IV—V вв., не принесли с собой развитого стиля типа Госпитальной улицы (могильник в г. Керчь.— В. К.) и Унтерзибенбрунна, а только отдельные элементы будущего стиля. На Дунае эти элементы подверглись переработке и постепенно слились в единый сплав новой археологической культуры, принадлежавшей вер­хушке гуннского объединения. На Боспор, на Волгу, на Кавказ, а также в Западную и Северную Европу этот стиль распространялся из Среднего Подунавья как «гуннская мода» (49, с. 132—133). Отсюда следует вывод, что «нет оснований считать вещи с инкрустацией догуннскими и занесен­ными на запад беглецами аланами или готами, заимствовавшими их на Боспоре» (49, с. 146).

Трудно полностью согласиться с приведенными выводами А. К. Амбро­за. Если западноевропейские вещи с инкрустацией (см, напр., 58, 61) дей­ствительно не относятся к догуннскому времени и они действительно не были заимствованы аланами и готами на Боспоре, то кто, кроме алан и готов мог занести их в V в. в Западную Европу из Паннонии? «Гуннская мода» стала популярной в период Аттилы, и ее распространение могло не зависеть от массовых миграций, но в первые десятилетия V в. носителями и распространителями полихромного стиля, возникшего задолго до появле­ния гуннов в Северном Причерноморье, равно обычая искусственной дефор­мации черепов и ритуала разбивания погребальных зеркал, были скорее всего аланы и готы. Конечно, вычленить узко аланское наследие здесь не­возможно и мы можем говорить только о разноэтничной социальной верхушке этих племен, вторгшихся в Галлию, Северную Италию и Испанию в первой половине V в. В этом я солидарен с И. Вернером (24, с. 91).

В свете сказанного вновь обратим внимание на женское погребение V в. в Эране (Нормандия: 62, с. 78; 63, с. 295-304). Здесь мы видим две богато инкрустированные золотые фибулы типа Унтерзибенбрунна и зо­лотые нашивки на платье в виде буквы «М», что также отмечено в Унтерзибенбрунне и Регёй. Золотые украшения Эрана могли лопасть сюда, по Э. Салену, во время похода алан, вандалов и свевов в 407. Но поскольку Унтерзибенбрунн датируется первыми десятилетиями V в. (52 с. 1»), дату могилы в Эране следует несколько отодвинуть - к середине V в., что со­ответствует времени появления алан на Бретани и в соседней Нормандии по письменным источникам.

На территории Северной Франции есть и другие находки вещей средне-дунайского происхождения. В частности, это фибула в виде мухи, найденная в Берепере (бассейн Роны), датированная Э. Саленом первой половиной V в и связанная им с аланами (63, с. 307). Выше мы уже отмечали северо­-причерноморское происхождение фибул-«мух», поэтому связь данной фибулы с аланами остается вполне вероятной, хотя и не доказанной. Сложный вопрос о пластинчатых фибулах был рассмотрен нами в статье об аланах на Западе (27, с. 92). В 1930 г. Л. Франше сделал попытку отождествить с аланами некоторые бронзовые предметы, в основном пряжки, происхо­дящие из долины Луары. Л. Франше отнес эти предметы к V в. и подчерк­нул, что «аланы занимали весь запад старой Орлеанской провинции по правую сторону Луары, немного иногда захватывая левый берег» (64, с. 71). Местонахождение вещей действительно совпадает с ареалом алан и районе Орлеана, и это соблазнило В. Бахраха использовать выводы Л. Франше в своей книге (12, с. 112, рис. 9), но Б. Бахрах не учел возражения Г. Цейсса и Э. Салена: первый датировал вещи VII в. (65, с. 147—148), а иторой установил их местное происхождение (63, с. 312—318). Таким образом, попытка Л. Франше оказалась неудачной. В то же время Э. Сален, касаясь вещей северопричерноморского и паннонского происхождения на территории Франции, ставит их в связь с движением алан в начале V в. из Паннонии через Северную Францию в Испанию (63, с. 295—296; 66, с. 77—78).

Если выявление археологических следов алан на территории Франции чрезвычайно затруднено и не выходит пока за рамки осторожных допущений, то на территории Пиренейского полуострова выявление таких следов еще труднее. Прежде всего это погребение из Бейя в Южной Португалии, дав­шее науке меч с навершием рукояти с вставкой и две золотые пряжки, инкрустированные гранатовыми вставками (67, с. 206—207). Н. Оберг и К. Раддац (68, с. 150) уверенно приписывают этот комплекс вестготам, могильники которых на Пиренейском полуострове действительно известны (09—70). Но находки в Бейя с не меньшими основаниями можно считать нланскими — аналогичные хоботковые пряжки в конце IV—V вв. были широко распространены в Северном Причерноморье.

В заключение коснемся находок в Северной Африке. Это богатый инвентарь из саркофага в Кудьят-Затер (Карфаген) с золотым колье, двумя пластинчатыми фибулами полихромного стиля, фибулой с подвязной ножкой, тремя перстнями, золотой инкрустированной пряжкой, 169 золоты­ми бляшками от одежды. Опубликовавший этот материал М. И. Ростовцев датировал его концом IV—V вв., сравнивал с находками из Эрана и Керчи и предложил гипотезу об аланской принадлежности погребения в Кудьят-Затер (48, с. 54—57, рис.23—24). Присутствие полихромного стиля впе­чатляет, но датировка комплекса подверглась уточнению. Я. Тейрал пока­пал, что комплекс из Кудьят-Затер датируется VI в. (52, с. 59).

Не менее осторожно следует подходить и к золотым вещам из языческого храма Тубурбо-Майюс в Карфагене (48, с. 56—57). И здесь возможны некоторые параллели с Северным Причерноморьем, что в свое время побу­дило автора этих строк и В. К. Пудовина посчитать, что вещи из Тубурбо-Майюс «попали в Северную Африку в связи с переселением туда вандалов и алан из Испании в 429 г.» (27, с. 95). Сейчас я не берусь это утверждать, так как дата комплекса остается неясной и он требует специального изучения.

Причины огромных трудностей, стоящих перед исследователем, понят­ны. Чем дальше уходили на запад аланы, тем больше утрачивались и ниве­лировались те специфические черты их материальной культуры, которые могут быть для нас своего рода индикаторами. По Р. Хахманну, никогда не наблюдается полного переноса всего комплекса культуры на новую терри­торию, и поэтому археологически переселение не может быть доказано, оно может лишь предполагаться (71, с. 84). Поэтому однозначно опознать следы алан в культурах Франции, Испании, Португалии, Африки V—VI вв. мы не можем и пребываем в области более или менее допустимых гипотез.

Обитание наших соотечественников — алан на Западе, их поход через всю Европу в Африку, их военно-политическая активность в тех далеких краях — одна из интересных страниц отечественной историй. На закате Римской империи аланы сыграли немалую роль в ее дальнейшей судьбе, ибо признано, что аланы здесь не только отличились в римских войсках, но и внесли свой вклад в этногенез современного итальянского народа (72, с. 158). Аланские элементы бесспорны в топонимике Франции; будучи на ее территории довольно долгое время, аланы, по признанию Б. Бахраха, оказа­ли положительное влияние на развитие военного дела Западной Европы, особенно на тактику конного боя. Вместе с германскими племенами аланы активно участвовали в распространении по Европе полихромного стиля и «гуннской моды», сформировавшейся в Паннонии, где большие массы алан находились длительное время. Как пишет Б. Бахрах, аланы были един­ственным негерманским народом, имевшим в эпоху «великого переселения» значительные поселения в Западной Европе. Все это прочно связывает историю алан с европейской и мировой историей.

ЛИТЕРАТУРА

1. Нечаева Л. Г. О переселении кочевников из Азии в Юго-Восточную Европу. X Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). М., 1980. 2. МарцеллинАммиан. Истории. В. В. Латышев. Известия древних писателей о Ски­фии и Кавказе. ВДИ, 1949, 3. 3. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. 4. Гайдукевич В.Ф. Воспорское царство. М.— Л., 1949. 5. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. 6. Czegledy К. Kaukazusi nunok, kaukazusl avarok. Antlk Tanulmanyok II, Budapest, 1955. 7. Ватчаев В. М. Гуннский котел из селения Хабаз. СА, 1984, 1. 8. Vernadsky G е о г g e. Ancient Russia. New Hawen, 1944. 9. Varady Laszlo. Das Letzte Jahrhundert Pannoniens (376—476). Budapest, 1969. 10. H armatta J. The last century of Pannonia. Acta antiqua, t. XVIII, fasc. 3—4, Budapest, 1970. 11. Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и византийских писателей. Киев, 1899. 12. Bachrach Bernard S. A History of the Alans in the West. University of Minnesota press. Minneapolis, 1973. 13. Клавдиан Клавдий. На Руфина книга 1. ВДИ, 1949, 4. 14. Клавдиан Клавдий. Панегирик на четвертое консульство Гонория Августа. ВДИ, 1949, 4. 15. Sagi К. Das Problem der pannonischen Romanisation im Spelgel der volkerwanderungs-zeitlichen Geschichte von Fenekpuszta. Acta antiqua, t. XVIII, fasc. 1—2, Budapest, 1970. 16. Иероним Евсевий. Письма. ВДИ, 1949, 4. 17. Diсu1escu С. С. Die Wandalen und die Goten in Ungarn und Rumanien. Leipzig, 1923. 18. Византийские историки. Перев. С. Дестуниса. Спб, 1860. 19. Lot F. Les invasions germaniques. Paris, 1935. 20. Gregoire H. Ou en est la question des Nibelungen? Byzantion, t. X, Bruxelles, 1935. 21. Grousset R. L'Empire des Steppes. Paris, 1948. 22. Courtois Chr. Les vandales et I'Afrique. Paris, 1955.

В.А. Кузнецов "Очерки истории алан". Владикавказ "ИР" 1992 год.