В восьми километрах западнее столицы Северной Осетии г. Орджоникидзе расположено равнинное селение Гизель. Когда осенью 1942 года немецко-фашистские захватчики рвались к Военно-Грузинской дороге, здесь шли тяжелые бои. На полях и холмах между Орджоникидзе и Гизелью пролегал последний и роковой для фашистов рубеж, который они не смогли пройти. Отсюда, остановив и обескровив врага, наша армия двинулась в наступление, вперед — на Запад... Места эти покрыты боевой славой советских солдат. Здесь 9 ноября 1942 года комсомолец-сибиряк Петр Барбашов закрыл грудью амбразуру вражеского дота, навсегда обессмертив свое имя. 

 

 Если от Гизели повернуть на юг, к хребту синеющих гор, и проехать еще километров восемь по лесистому ущелью, вы достигнете места слияния двух горных рек — Генал-дона и Гизельдона, несущих свои воды по сходящимся в этой точке ущельям. Дорога, идущая влево по Геналдону, приведет в горный курорт Кармадон. Наш путь лежит по другой дороге — вдоль Гизельдона вверх, в необыкновенно привлекательное Кобанское ущелье, первоначально довольно узкое и тенистое, но затем быстро расширяющееся. Горы с сизыми обрывами скал расступаются, и перед нами уютная горная долина, полная солнца и света. На одном из холмов справа от дороги вырастает характерный для горной Осетии каменный склеп — «заппадз» — и появляются дома селения Кобан. 

Фактически здесь два населенных пункта — Верхний Кобан и Нижний. Нижний Кобан — местный центр: здесь сельсовет, автостанция, почта, магазин, кафе, школа-интернат. Верхний Кобан расположен несколько выше и сейчас слился с Нижним Кобаном в одно большое селение. Эти некогда глухие осетинские аулы дали имя блестящей археологической культуре I тысячелетия до н. э. — кобанской и прославили землю Осетии в мировой науке. 

В 1869 году в горах Осетии был большой паводок. Весенние воды вызвали обвал одной из террас левого берега Гизельдона. В обрыве открылись многочисленные каменные ящики с человеческими скелетами и массой бронзовых вещей. Тогда же местный алдар (помещик) Хабош Кануков собрал находившиеся в могилах вещи и представил их в Кавказский музей в Тифлисе. Коллекция из Кобана привлекла внимание археолога Г. Д. Филимонова, приехавшего в Тифлис для подготовки антропологической выставки в Москве. По достоинству оценив находки, Г. Д. Филимонов в 1877 году впервые произвел небольшие раскопки в Кобане. 

Сторожевая башня Кануковых на южной окраине селения Кобан

 

Через два года в Кобан приезжает археолог В. Б. Антонович. Его раскопки подтверждают наблюдения Г. Д. Филимонова. Выявленная в горах Осетии древняя бронзовая культура по своему уровню не уступает прославленной центральноевропейской культуре Гальштатта, связываемой тогда большинством ученых с кельтами — предками германцев и западных славян! Более того — оказалось, что кобанская и гальштаттская культуры имеют определенные черты сходства. В то время, когда во взглядах на культурное развитие человечества господствовал европоцентризм, для многих это было сенсацией. Неужели древние обитатели горных «трущоб» Кавказа, так часто и в XIX веке изображавшиеся как отсталые «дикари» и природные «разбойники», могли быть создателями столь высокой культуры? 

В Кобан начинается настоящее паломничество русских и европейских ученых. Уже в 1880 году сюда приезжают немецкий археолог Фридрих Байерн, французский ученый Эрнест Шантр и светило тогдашней европейской науки, археолог и антрополог Рудольф Вирхов. Все они ведут в Кобане раскопки, а Вирхов по возвращении с Кавказа издает в Берлине специальную книгу о кобанском могильнике в Осетии. 

Внимание ученых к древности Кобана не ускользнуло от предприимчивого и алчного Хабоша Канукова. Во время пребывания там Вирхова он выгодно сбыл немецкому профессору коллекцию накопившихся у него древностей. Видимо, именно эта сделка дала толчок всей последующей бурной «деятельности» Канукова — пользуясь своими правами частной собственности на землю, он перекопал древнее погребальное поле Кобана, расхитив свыше 600 могил. Замечательные бронзы из рук Канукова попали в Сен-Жерменский музей древностей в Париже, в музеи Лиона, Вены, Берлина, обогатив кобанского алдара. Вред, нанесенный Кануковым отечественной науке, не поддается учету. 

Нужно сказать, что интерпретация кобанской культуры очень быстро вызвала жаркие споры. Если многие западноевропейские ученые, такие, как Г. Вильке и М. Гёрнес, видели в ней лишь результат влияния арийцев, якобы пришедших на Северный Кавказ из придунайских стран, то передовые представители отечественной науки исходили из противоположного — из признания ее высокого уровня и самобытности. Так, первым на это указал на V Археологическом съезде в Тифлисе А. С. Уваров, а выдающийся русский археолог В. А. Городцов писал: «В горах Кавказа вспыхнул... яркий и своеобразный очаг, памятником которого является культура, открытая в Кобанском могильнике и других пунктах Кавказа... Обилие предметов и дотоле невиданная оригинальность стиля произвели в свое время сильное волнение во всем археологическом мире» [1]. Ныне благодаря исследованиям советских археологов и в первую очередь покойных А. А. Иессена и Е. И. Крупнова окончательно доказано независимое от Запада развитие блестящей кобанской культуры, вошедшей в археологические учебники и руководства. 

Кобанское общество, оставившее памятники своей культуры не только в Осетии, но и в Балкарии и Чечено-Ингушетии, было обществом скотоводов, охотников и металлургов, широко использовавших местные рудные месторождения. Залежей меди в горах Центрального Кавказа достаточно, и нет сомнения в том, что кобанцы их разрабатывали. «Классическая» бронза, из коей отлито большинство кобанских предметов, требовала в своем составе до 12 процентов олова, которого на Кавказе практически нет. Считается, что олово сюда импортировали из стран Ближнего Востока или Малой Азии. Но масштабы кобанской бронзовой металлургии столь значительны и ей требовалось столько олова, что в столь обширный ввоз олова трудно поверить. 

Чем объясняется слава древнего Кобана? Прежде всего, конечно, высоким уровнем культуры, поразившим воображение ученых XIX века. Необычайно яркий расцвет бронзовой металлургии, производившей массу подлинно художественных предметов, стоящих на грани высокого искусства, оказался непревзойденным и в последующие эпохи. Выдающиеся достижения в области материальной культуры для того времени подразумевают подъем и в области культуры духовной, во всех сферах жизни общества. Поэтому кобанское общество мы можем считать по своему культурному уровню передовым для того времени. 

  В могильниках кобанской культуры содержалось огромное количество бронзовых предметов — украшений, оружия, посуды. Железо вначале существования этой культуры встречалось редко (в основном в качестве инкрустации по бронзе), но число железных предметов постоянно и быстро увеличивается и примерно с XVI века оружие почти сплошь железное. Из бронзового оружия выделяются весьма оригинальные и изящные литые топоры и кинжалы. С погребенными клали также разнообразные привески в виде фигурок животных и птиц, глиняную и металлическую посуду. Одежда скреплялась массивными бронзовыми застежками — фибулами (напоминающими современные английские булавки) и большими стержневыми заколками. Головные уборы покрывались мелкими бляшками, к вискам подвешивались очковидные аграфы. Руки и ноги украшали бронзовые браслеты, спиральные наручники и налокотники. Женские косы вставлялись в похожие, но более узкие спиральные накосники, шеи женщин обрамляли ожерелья из бронзовых и сердоликовых бус. Наконец, нельзя не отметить и такую интересную деталь, как широкие мужские пояса из листовой бронзы, скреплявшиеся массивными пряжками. 

Бронзовые булавки кобанской культуры

 

Наше представление о кобанской культуре прежде всего ассоциируется с бронзовыми топорами — культовыми и парадными, относящимися к атрибутам культа почета и власти. Они, как правило, покрыты тонко выгравированными изображениями. Сюжеты их устойчивы — фигуры собак, оленей с ветвистыми рогами, лошадей, змей, рыб в сопровождении геометрического орнамента, связанного с космологическими представлениями (розетки, круги, зигзаги). На одном из ритуальных топоров мы можем видеть целую сцену: окруженный тремя извивающимися змеями человек стреляет в них из лука, а на обухе топора притаились еще четыре змеи с характерными именно для кобанской графики стреловидными головами. Профессор Л. П. Семенов усмотрел в этой сцене отзвук нартского сказания о семиглавой змее. В эпосе она названа «залиаг калм». По преданию, этой чудовищной змее приносили на съедение по очереди людей, после чего устраивали празднество. Только тогда люди избавлялись от змеи и получали доступ к воде, которую она часто отнимала и доводила этим до мора и гибели. 

Итак, на уникальном топоре из Кобана неведомый художник запечатлел древний сюжет змееборства, борьбы человека за солнечный свет и воду — самое сущее на земле. Аналогичные сюжеты были распространены у многих народов. 

 

Бронзовые украшения кобанской культуры. Алагирский музей

 

Изображения размещались на плоских лопастях топоров. Они точно вписаны в очень ограниченное пространство лопасти и поражают уверенностью рисунка, острой наблюдательностью и поистине блестящим мастерством кобанских художников-граверов. В IX—VIII веках до н. э. они выработали свой, присущий кобанской культуре, художественный стиль. В центре его тератологические мотивы — звери, рыбы, птицы, населяющие три стихии мироздания — землю, воду и небо. 

Великолепные топоры кобанской культуры обнаружены за последние годы в богатом могильнике у юго-осетинского села Тли (в верховьях Большой Лиахви). Некоторые топоры из Тли покрыты настолько глубокой и благородной темно-зеленой патиной, что кажутся сделанными из нефрита. 

  Те же изображения собак, оленей, змей мы видим на бронзовых пластинчатых поясах и пряжках. Стиль всех этих рисунков един, изобразительные средства лаконичны. Как и на топорах, фигуры животных и змей иногда заполнялись точечным пунсоном, косой штриховкой, геометрическим орнаментом. Почему именно эти животные, змеи и рыбы были так популярны у кобанцев? Ведь в кавказских лесах кроме оленей водились медведи, кабаны, рыси, волки, в высокогорье — горные туры. Но на топорах их нет. 

Может быть, на ритуальных кобанских топорах могли быть показаны только те представители фауны, которые были тотемами, то есть животными-покровителями? Каждый род мог иметь свой тотем — «род собаки», «род оленя», «род рыбы». Но это — только догадки, семантика кобанского искусства еще слабо изучена, и неясного здесь пока больше, чем ясного. 

Однако вернемся к металлическим поясам. Они имели не только практическое, но и культовое значение — с поясом связывались магические действия и обряды, а изображения безусловно носили культово-символический характер. В Кобане до революции был найден один такой пояс из широкой бронзовой пластины. Благодаря выдающимся по своим результатам раскопкам осетинского археолога Б. В. Техова на могильнике Тли число пластинчатых поясов значительно увеличилось. Края поясов обычно покрыты геометрическим орнаментом, а в среднем поле помещены либо упоминавшиеся выше животные, либо настоящие сюжетные сцены. Так, в могиле № 40 был найден очень интересный пояс длиной 110 см, шириной 9,2 см. С лицевой стороны поле пояса разделено на три фриза, в которых помещены бегущие слева направо животные — сначала фантастические грифоны с львиными туловищами, орлиными крыльями и человеческой головой в остроконечном шлеме, затем — быки, львы, лошади, всадники в таких же шлемах, стрелки из лука, боевые колесницы с воинами в них, взлетающие в воздух орлы. Все в движении и стремительно мчится, догоняя друг друга. Этот пояс не местного происхождения — он завезен из древнейшего на территории СССР государства Урарту, занимавшего в IX—VI веках до н. э. Южное Закавказье. Может быть, это боевой трофей захороненного в Тли воина. 

Кобанский бронзовый орнаментированный топор

 

Еще более интересен пластинчатый пояс из погребения № 76, представляющий шедевр кобанского искусства. Длина его 103 см, ширина 10,5 см. Края обрамлены двумя орнаментальными фризами, а широкое среднее поле сплошь заполнено сценой облавной охоты. Охотники — один пеший, другой конный. Пеший охотник правой рукой стреляет из лука сложной конструкции в тура (одна стрела уже поразила его в шею), а левой в то же время достает стрелу из колчана. Перед туром присел, вскинув голову, олень, поражаемый змеей со стреловидной головой. Далее изображен волк, перед ним три птицы, видимо, куропатки. 

Такие же птицы помещены под фигурами тура и оленя, между туром и охотником. 

Посмотрим, что делается на правой половине пояса. Здесь конный охотник, подобно первому перехваченный в талии широким поясом (не металлическим ли?), с луком и колчаном за спиной, гонит перед собой животных — оленя, тура, кабана, снова оленя и быка. Животные движутся влево, к первому охотнику. Совершенно очевидно, что функции охотников разделены — конный гонит зверей на пешего, который их бьет. Именно поэтому конный охотник держит в правой руке не оружие, а какой-то предмет, напоминающий плеть. К морде лошади подвешен еще один предмет, требующий истолкования. Он очень похож на стилизованные головы людей — нос, подбородок, глаз, волосы в виде косых штрихов. Сомнений в том, что это голова человека, не остается. Обычай отсекать головы убитых врагов или снимать с них скальпы, подвешивая их к уздечке коня, был широко распространен в ту эпоху. В частности, так поступали и скифы. 

Тлийский могильник. Бронзовый пояс

 

И здесь свободные участки поля заполнены фигурами птиц-куропаток, цесарок, а также символическими изображениями солнца в виде креста или пунктирного круга с двумя «спицами» внутри. Солярные знаки — концентрические круги с отходящими от них лучами — помещены также на туловищах всех животных, кроме кабана. Как видим, совершенно реальная картина охоты сочетается с астральной символикой, в центре которой — солнце. Это и понятно — в основе кобанского искусства лежат не эстетические побуждения и идеалы, а развитое первобытное мировоззрение, основанное на фантастических представлениях о жизни. 

Поражает совершенство композиции. Изображения людей, животных и птиц размещены столь искусно, что приходится думать о предварительном нанесении на пояс рисунка, после чего начиналась гравировка по металлу резцом. Рисунок выполнен уверенной и твердой рукой большого мастера. Глядя на это удивительное творение древнего искусства, мы испытываем чувство восхищения и благодарности к талантливым художникам Кобана... 

Нельзя не сказать особо о бронзовых литых пряжках, скреплявших концы поясов. Обычные «рядовые» пряжки украшались характерным для кобанской культуры геометрическим орнаментом, гравированным фигурами собак, оленей, змей. Такие пряжки были распространены в эпоху «классического Кобана». Позже, в эпоху позднекобанской культуры (с IV—III веков до н. э.), когда, казалось бы, происходит упадок кобанского искусства, на фоне общего упрощения и огрубления стиля появляются новые шедевры торевтики—большие ажурные поясные пряжки квадратной формы. Они встречаются как в Северной, так и в Южной Осетии (в последней даже чаще), распространяясь из Западной Грузии, где находился центр их производства. 

До сих пор мы знакомились с кобанской графикой. Но ею не исчерпывается содержание кобанского искусства. Не менее значительным художественным явлением можно считать и кобанскую мелкообъемную скульптуру. Это литые из бронзы фигурки людей, всадников, баранов, оленей, кабанов, рыб, змей, собак, лошадей, птиц. Часто встречаются изображения не целых животных, например — бараньи головы с круто завернутыми рогами, головы туров. Встречается также кисть руки человека. Иногда на кисти руки помещены одна-две лающие собаки. Это, вероятно, охотничий амулет, который должен был способствовать успешному исходу дела. 

Бронзовое навершие посоха со станции Казбек

 

Известны целые скульптурные композиции. Так, верхняя часть бронзовой булавки из Кобана украшена следующей сценой: на оленя с ветвистыми рогами нападают две лающие собаки. Произведение выполнено в строго реалистическом духе. Рукоять одного из кобанских кинжалов венчают две головы собак, держащих в зубах баранов. А как сложна и прихотлива композиция из знаменитого Казбекского клада, найденного в 1877 году в южном конце Дарьяльского ущелья! Это бронзовое литое навершие (возможно. от деревянного посоха местного родового старейшины) высотой 20 см. Основа композиции — девять турьих голов с мощными рогами, по три головы в ряд. На рогах среднего ряда стоит обнаженный мужчина с боевой булавой в левой руке. К нижнему ряду голов на колечках подвешены три массивных колокольчика. Эта вещь, как и другие произведения кобанской мелкообъемной скульптуры, отлита при помощи сложной восковой модели. Мастерство кобанских литейщиков достигло здесь полного совершенства. 

В 1913 году в бывший Терский музей (теперь Северо-Осетинский музей краеведения) от жителя селения Нар Еста Калоева поступила ценная находка — бронзовая человеческая маска. Она была обнаружена случайно под кустом можжевельника на высокой скалистой горе против селения. Издавший маску Л. П. Семенов отметил, что ниже того места, где была сделана находка, стоит древний каменный «дзуар» (святилище), название которого давно забыто местными жителями. Заметим, что этот район горной Осетии — Туалетия, занимающая верховья реки Ардон, — еще почти не изучен и таит в себе немало сюрпризов для будущего. 

 

 

 

 

 

 

Бронзовая ласка из селения Нар. Северо-Осетинский музей краеведения

 

По заключению Л. П. Семенова маска изображает голову женщины, «выражение лица полно сосредоточенной силы и энергии» [2], даже суровой властности. Полая внутри, она, вероятно, надевалась на деревянного идола, стоявшего на этой горе или даже близ упомянутого древнего языческого дзуара. 

В эпоху Кобана, когда в патриархально-родовом обществе сохранились глубокие следы матриархата, существование культа женщины-богини весьма вероятно. Ведь не случайно один из наиболее архаичных образов нартского эпоса, образ мудрой Сатаны, восходит к эпохе матриархальных отношений. Не есть ли это звенья одной, ныне разорванной цепи? 

Уникальное произведение кобанского мастера долгое время не имело аналогий в первобытном искусстве. Теперь такая аналогия есть. Это каменное скульптурное изображение человеческой головы, найденное на притоке Оби реке Туй. Сходство их удивительное, хотя, конечно, прямой связи между туйской и нартской головами не существует, как не существовало и прямых связей между кобанской культурой Кавказа и усть-полуйской культурой Сибири. 

Но понять и раскрыть кобанское искусство и его расцвет без учета связей и взаимоотношений нельзя. Давно установлена местная основа кобанской культуры. Что же касается богатого искусства Кобана — и графики и скульптуры — в предшествующих местных северокавказских культурах его истоков нет. Искусство Кобана неразрывно связано с одновременным искусством Закавказья и Северо-Западного Ирана, где в расписной керамике III—II тысячелетия до н. э. (Тепе-Сиалк, Тепе-Гиян и др.) и бронзах Луристана мы явственно ощущаем те художественные элементы, те стилистические особенности, которые расцветают в Кобане. Это — один тесно связанный культурный и художественный мир, интереснейшее прикладное искусство которого еще плохо известно не только читателю, но и специалистам-искусствоведам. 

Какова историческая судьба племен кобанской культуры? Поздние кобанские племена, населявшие северные склоны Центрального Кавказа, в начале нашей эры вступили в контакт с ираноязычными аланами, стали смешиваться с ними и растворились, приняв тем самым участие в формировании осетинского и некоторых других народов Северного Кавказа. Яркое искусство Кобана не исчезло бесследно — его элементы пережили века и органически вплелись в современное этнографическое искусство осетин. Мы без особого труда узнаем кобанские черты в осетинском национальном орнаменте, вышивках, в украшавших подвесные светильники — «цирагдараны» — фигурках животных, искусно выкованных из железа. А широко известные кавказские кинжалы XVIII—XIX веков почти точно повторяют формы бронзовых кинжалов Кобана. 

 

МОСКВА «ИСКУССТВО» 1974  

__________________________________ 

[1] В. А. Городцов. Бытовая археология, М., 1910, стр. 283. 

[2] Л. П. Семенов. Памятник древнего культа Осетии.— Материалы и исследования по археологии СССР, № 23, М.—Л., 1951, стр. 142.