Лариса Алборова Моя родина – Камунта! С самого детства я знала, что мои предки переселись в Христи-ановское из селения Камунта (Уаллагком Дигорского ущелья).
Вернее, было так. В начале 19-го века они переселились из Уаллагкома в Урсдон, где наш предок – База, вступил в конфликт с баделятами – Тугановыми. Спор произошел из-за того, что он молодым работал на них, и при расчете они не отдали ему его долю скота. Ему пришлось забрать этот скот силой. Потом обстоятельства сложились так, что он вынужден был уйти и обосноваться в селении Кобан. Там у него родился сын, которого так и назвали –Кобан. Когда основали Христиановское, сын Кобана – Гето (мой прадед), был одним из первых поселенцев, наш дом – в самом центре Дигоры (бывшее Христиановское).
Может быть, потому, что с Камунтой связаны два семейных предания, я всегда очень хотела увидеть эти места.
У нас шесть фамилий - рвадалта, которые произошли от семи родных братьев: Дзотцоевы, Дзаукаевы, Битаевы, Дзилиховы, Тобоевы, Болатовы. После седьмого брата фамилии не осталось, и вот почему.
Как-то раз эти семеро братьев рано утром шли обрабатывать свои участки, и на горной тропинке перед ними затесался небольшой старичок с котомкой за плечами, который шел очень медленно. Обгонять старшего было невежливо, но своей невероятной медлительностью он довел молодежь просто до бешенства, и они начали над ним подтрунивать. Особенно изо-щрялся один из них. Наконец, старичок не выдержал, повернулся, и сказал этому остряку – а ты над кем смеешься? После тебя даже фамилии не останется! Затем старичок предсказал будущее остальным братьям, всем, кроме моего предка. Мой пращур спрашивает – а почему ты мне ничего не сказал? На что старичок ему ответил – а про тебя и говорить нечего, от голода ты не умрешь, но и богатым никогда не будешь! Затем он повернулся, и на глазах у всех исчез под большим камнем.
Все его предсказания сбылись, и седьмой фамилии сейчас не сущест-вует. А в моей фамилии все добывают себе на жизнь честным трудом, и нет в мире ничего, чтобы досталось нам даром.
У этих же семи братьев была единственная сестра, которая таинственно пропала, когда несла им обед. Осталась только туфелька на вершине дерева. По преданию, она была необыкновенно нежной и чистой, и все решили, что бог забрал ее, и она вознеслась именно в этом месте (задолго до Ремедиос Прекрасной Маркеса). До сих пор в честь своей сестры наши шесть фамилий устраивают кувд, раньше каждый год, последнее время все реже и реже. Удивительно, но я до сих пор часто думаю о ней – какая она была? Что с ней случилось на самом деле? Причем, я с детства искренне верю, что она могла и вознестись, просто меня тревожит, действительно ли это так, или с ней слу-чилось что-то страшное?
Со мной работали Борис и Валера Гокоевы, причем первый был дигор-цем из Чиколы, а второй – иронцем из Змейской, что не мешало им каждый год дружно ездить в свое родовое село – Дунта, которое на карте располо-жено прямо рядом с Камунтой, и каждый раз они мне в красках описывали, какая у них красивая родина. Я страшно им завидовала, просто мучительно, что, несомненно, добавляло особых красок в их рассказы.
Наконец я собрала сестер, брата, детей, племянниц, мы взяли 3 пирога и все, что к ним положено, и решительно отправились на поиски своей родины (которая находилась на немыслимом расстоянии от Владикавказа – 90 км!). В течение своей жизни члены нашей семьи ухитрились дойти с боями до Берлина, жить и работать в Москве, Норильске, Новгороде, Бело-руссии, Барселоне, изучали туристические достопримечательности Японии, Китая, Сингапура, Египта, Венгрии, Чехословакии, Польши, Италии, Испа-нии, Доминиканской Республики, но не смогли проехать 90 километров до своей исторической родины!
Мы ехали на двух машинах по Уаллагкому, никаких указателей с названием населенных пунктов там не существовало, и, наконец, дорога вместе с ущельем закончились, и мы уткнулись в последнее село, которое скромно лежало гораздо ниже дороги. Мы с братом вышли из машины и пошли искать обитаемый дом. Наконец, увидели женщину, и спросили у нее – как ваше село называется? Она говорит – Дунта. Мы говорим – а где же Камунта? Она ткнула пальцем в небо и сказала – вон! Мы подняли головы, и увидели высоко на скале настоящее орлиное гнездо, со старинными башнями, развалинами крепостных стен. У нас просто перехватило дыхание от восторга, и первой моей мыслью (каюсь!) было – господи, ну что у них (Гокоевых) за родина, лежит где-то под дорогой, а моя-то родина – ого-го какая, парит прямо в небе!
Моя родина – это самое необыкновенное место в мире. Здесь сходятся 3 ущелья, и сливаются три реки в одну, причем все реки разного цвета – от прозрачной, зеленой до мутно-черной, бурной. Отсюда, со скалы, открывается великолепная панорама, каждый раз новая, неожиданная, поражающая своим величием.
Я сразу представила себе, как зимой, когда все здесь завалено снегом, какая-нибудь моя прабабушка, еще молодая девушка, смотрит в окно на все три ущелья, не появится ли где-нибудь черная точка – всадник, который и станет ее судьбой!
Прошло много лет, и в книжке про происхождение дигорских фамилий я прочитала, что фамилия Басиевых тоже жила в Камунте, и записано это со слов В. Я. Басиева, с которым мы недолго проработали в одной организации, перед его уходом на пенсию. При первой же возможности я подошла к нему и говорю - Владимир Яковлевич, оказывется, у нас с Вами общая родина – Камунта!
И он мне рассказал, что попал туда во время войны, четырнадцати-летним мальчиком, стал работать пастухом на животноводческой ферме. И вот как-то раз из-под камня вылез маленький старичок с котомкой за спиной (передаю дословно), и сказал другим пастухам, что мальчику здесь не жить, что он должен опасаться этого места. Владимир Яковлевич говорит, что был молодым, испугался, и ушел из этих мест, но всю свою жизнь вспоминает их, как самые необыкновенные.
Я думаю, что между первым упоминанием о маленьком старичке (гноме?) и вторым прошло не меньше 130 лет, и что мистическое совершенно естественно переплетается с реальной жизнью нашего народа, и что еще в середине 20 века к мистике относились как к части реальной жизни.
Что такое наше прошлое? Что за магическая связь соединяет нас с прошлым? Почему это место сразу показалось мне таким родным, именно Родиной, почему чувства Родины у меня никогда не было ни во Владикав-казе, где я действительно родилась, ни в Дигоре, где я росла , но, как ни странно, появлялось, например, в Северной Италии – Ломбардии и Тоскане? Или на русском Севере?
Меня поразил один факт, приведенный каталонским ученым Агусти Алеманем в его монографии «Аланы в древних и средневековых письменных источниках» со слов каталонца – Рамона Мунтанера, который был свидете-лем этого случая. Рамон Мунтанер был солдатом удачи (попросту – наемником), во времена Великой Каталонской компании, и когда их предво-дитель Рожер де Флор перешел на службу к Византийскому императору (1313 г.), принимал участие в конфликте с аланами, также находившимися на службе у Византии.
Случилось так, что люди Рожера де Флора убили сына предводителя алан Джиргона, и в отместку, аланы во главе с Джиргоном, убили Рожера де Флора, и очень большое количество его людей. Каталанцы, квартировавшие в Галлиполи (Турция), решили отомстить аланам, и настигли их в лагере, находившимся в Болгарии. Напали на лагерь алан неожиданно, и полностью уничтожили всех. И вот, говорит Мунтанер, «расскажу вам, что случилось с одним аланским рыцарем, который спасался вместе со своей женой; он скакал на добром коне, жена на другом, и три наших всадника пустились за ними в погоню. Конь, на котором ехала жена, выбился из сил, а муж ударял его мечом плашмя, и в конце концов, наши всадники настигли их. Рыцарь же видя, что их настигли, и что жена вот-вот погибнет… вернулся к ней, обнял и поцеловал ее, а потом он так сильно ударил ее мечом по шее, что голова тут же отлетела… Сделав это, он вступил в бой с тремя каталонцами, они не могли оттащить его от жены, пока не изрубили всего, а он защищался с такой силой, что убил одного из них, и ранил двух других».
Я часто думаю о нем, что он пережил за эти минуты, один, что было смыслом его жизни? В этот момент он не мог рассчитывать, что хотя бы кто-нибудь на его родине узнает о нем, о том, как он погиб, однако он поступил именно так, как поступил.
Он не мог знать, что один из его врагов станет летописцем, автором одной из Великих Каталонских хроник, что его поступок настолько сильно поразит его врагов, что через много лет они напишут о нем в этой самой хронике, и что почти через 700 лет другой молодой каталонец переведет это для его сородичей, и многие, наконец, заплачут о нем.
Все в этом мире взаимосвязано. Я хожу в Барселоне по улице имени Рамона Мунтанера, и чувствую, что этот человек, живший 700 лет назад, не чужой мне, что есть что-то, что нас с ним связывает. Я думаю о том, что в Галлиполи, где стояли лагерем каталонцы, через 600 лет, тоже в военном лагере, будет находиться Гайто Газданов в такие же грозные времена, и что потом Гайто Газданов будет жить в Париже, родным для него станет французский язык, ближайшим родственником которого является и каталонский – язык Мунтанера. Мой прадед – Гето Итак, мой прадед Гето обосновался в Христиановском, в самом центре села. У него было четверо сыновей и две дочери: Иван, Хангери, Хадзимат, Хаджумар, Надя и Носта.
Подросли и женились сыновья, вышли замуж обе дочери. Последним женился Хадзимат, у которого почему-то несколько раз срывалось сватов-ство. Каждый раз он очень радовался, и говорил – как хорошо, я опять буду любить новую девушку! Наконец, старику отцу это надоело, и он принял твердое решение женить Хадзимата во чтобы-то ни стало. Ему сказали, что в Ардоне есть девушка на выданье в хорошей семье Рамоновых, и он заслал к ним сватов. Гето несколько раз повторил сватам, что ему все равно, какой будет будущая невестка, лишь бы только не светловолосой и не голубоглазой. Сваты уехали в Ардон, и сильно задержались там.
Уже стемнело, старик нервно ходил по двору. Наконец, ночью за селом раздались песни. Дед Гето распахнул ворота, и стал ждать загулявших сватов. Телеги въехали во двор, веселые, основательно подвыпившие сваты с трудом выгрузились из телег, и, довольные, говорят старику – Гето, готовься к свадьбе, дело сделано! Девушка оказалась точно такой, как ты нам говорил – синеглазая и светловолосая!
Так в нашей семье появилась скромная, незлобивая, работящая Лиза, и эти синие глаза до сих пор сияют с лиц ее внуков и правнуков.
Первое время все жили в одном доме, все дети росли вместе. Думаю, что именно поэтому они оставались всю жизнь крепко спаянными, дружными, очень тянулись друг к другу. Свекровь – Гуасанагъу Тауасон – твердой рукой управляла огромным семейством (на фото с мужем она стоит вызывающе подбоченясь, и сомнения в том, кто рулил в этой семье, как-то не возникает). Потом Гето отделил трех сыновей, с ним остался жить мой дед – Хаджумар. Причем, опять же, с кем из сыновей оставаться жить, выбирала его жена –Тауасон.
Все сыновья были работящие, уровень жизни у всех был примерно одинаковый. Кстати, мне очень симпатична эта черта наших предков – аскетизм в быту, равнодушие к роскоши и богатству.
Мой дед Хаджумар стал коммерсантом. Он продавал за границу зерно и мясо. Во Львове у него был торговый дом, были склады в Дарг-Кохе, откуда зерно шло во Львов по железной дороге, и дальше – в Европу. Перед самой революцией дед собрался перебраться во Львов с семьей, но не успел. Мой отец с ужасом как-то сказал – представляете, а если бы он успел, чтобы с нами было? Львов ведь отошел Польше! Как будто то, что они пережили здесь, было менее страшным.
С коммерческой деятельностью Хаджумара связана одна история. Дед ездил по делам всегда с небольшим саквояжем, который еще долго хранился в семье. И вот как-то раз он приехал в Париж, и когда вышел на перрон, увидел Бола Канукова – нашего знаменитого богатыря, который горой возвышался над толпой. Дед опустил на землю свой саквояж, чтобы поздоро-ваться с земляком за руку, и оказалось, что длина саквояжа точно соответс-твовала длине ступни гиганта, рост которого был 228 см! Революция, жизнь при Советской власти Революцию братья встретили зрелыми, семейными людьми. Несмотря на то, что в Христиановском кипела политическая жизнь, и даже была создана осетинская революционная партия «Кермен», братья не принимали в ней участия. Судьба их сложилась по-разному. Мой дед Хаджумар, как классово чуждый элемент, был постоянно под подозрением у власти. Привлекался к труд. работам. В 1931 году рано выпал снег, и кукуруза осталась неубранной (кстати, почему-то при Советской власти героическая битва за урожай начиналась именно после наступления заморозков).
Деда обязали явиться на уборку кукурузы, там же находился мой отец – школьник 12-ти лет. Спали на снегу - и дети, и взрослые. Хаджумар заболел, и вечером, после работы, с высокой температурой, отпросился и пришел домой. Бабушка как могла, подлечила его. А утром, в 5 часов, колхозный бригадир уже постучал в окно, боялся, что, не дай бог, этот недобитый буржуй останется дома на целый день. Дедушка не посмел отказаться, и уехал с ним. На следующий день его привезли уже без сознания, и он умер от двухстороннего воспаления легких.
Примерно в это же время его брат, Хангери, был раскулачен, и выслан в Северный Казахстан. Как-то его дочь, моя любимая тетя Елизавета, была у нас в гостях, сидели с моими родителями, и я им говорю – что вы за старшие такие, нам ведь от вас ничего не остается на память, ни одного старинного предмета! Вон, говорю, наш зять Миша, совсем обрусевший, и то у него есть на память кинжал от его деда! Она задумалась, и говорит мне – вот, скажи, что тебе от нас могло остаться, если в ноябре 1919 года, когда атаман Шкуро взял Дигору, все население на три дня выгнали в поле, и отдали село грабить казакам? Потом, в 32-м году нас раскулачили, посадили в брички, разрешили взять с собой по небольшому узелку, а все, что у нас было, забрали. Привезли нас зимой в Казахстан, там были свежесколоченные бараки, с деревянными нарами. Легли спать прямо на голые доски, а утром, когда я проснулась (девочка 13 лет), оказалось, что мои косички примерзли к доскам! Я уже не говорю, - продолжала она, - что в 42 году в наших домах стояли немцы и, пока мы прятались в лесу, сожгли все на дрова. Вот такая история у нашего народа…
С этой казахстанской ссылкой связана еще одна история. Вначале власти разрешили уехать оттуда старшим детям Хангери – их великодушно простили за тяжкие преступления против Советской власти. Затем заболел тяжело сам Хангери, и его жена – Марья, разрешили вернуться в Осетию и им, но без их младшей, четырехлетней девочки - Дунехан, потому что Советская власть не могла доверить родителям-кулакам ее воспитание.
Мать спрятала ее в мешок, и сказала – сиди тихо, а то тебя отнимут у нас. И вот, когда их начали сажать в «воронки», Марья поднялась в кузов, и поставила мешок с дочкой в углу, у двери. Девочка не выдержала, и пошеве-лилась. Конвоир заметил, и ее отобрали. Ребенок вырывался, кричал, мать рыдала в голос, ничего не помогло!
Видимо, дома, в Осетии, больно переживали случившееся, и решили, что за ней должен поехать ее двоюродный брат – Миша, которому было 17 лет, и ему, как студенту железнодорожного техникума в Ростове, полагался бесплатный проезд по стране. И вот этот мальчик через всю страну поехал в Казахстан. На том полустанке, где он выходил, поезд стоял одну минуту. Поезд ушел, кругом одни снега, и вдали Миша заметил единственный домик, из трубы которого шел дым. Он постучался, это был дом железнодорожного рабочего, там были его жена и ребенок. Они приняли парня, накормили его, а когда пришел хозяин, он пообещал на следующий день взять Мишу с собой – они ехали за дровами почти в то место, где находился детский дом.
Утром рано собрались, поехали. Миша отыскал детский дом, толкнул дверь и вошел. Он был в шоке от увиденного – дети были почти голые, страшно голодные. И вдруг пятилетняя Дунехан, которая уже забыла осетинский язык, узнала своего двоюродного брата, и закричала изо всех своих сил: «Брат мой Миша!! Вы за мной приехали?». Он стал проверять ее – как зовут родителей, дядей, тетей, достал фотографию – она всех помнила. Заведующая детским домом говорит ему – забирай ее, мы тут сами с голоду умираем. Все дети кричали – возьмите меня, меня! Он ее завернул в свой полушубок, и бегом, пока не передумали, по колено в снегу побежал к тому месту, где была машина. По дороге в спешке уронил, и она кубарем покатилась под откос раздетая, по снегу. Опять в доме обходчика их обогрели, накормили, нашли для девочки одежду и отправили в Москву. Не из-за таких ли людей, как семья этого железнодорожника, выстояла наша страна в те страшные времена?
В Ростов за Дунехан поехал ее дядя – Иван, и она до сих пор помнит все счастливые подробности своего возвращения. Одна деталь – в Казахстан, с Мишей, родственники передали ей роскошную куклу, неизвестно, откуда взявшуюся в те времена. Еще Дунехан рассказывала, что там, в детском доме, ей приснился сон, что у нее есть два красных яблока, и одно она решила отдать любимой воспитательнице, а одно оставить себе. Утром она проснулась и сразу полезла под подушку за яблоками, а там пусто. Она начала отчаянно плакать, прибежала та самая воспитательница, спрашивает, в чем дело? Дунехан, захлебываясь, кричит – яблоки, пропали яблоки, одно я хотела Вам отдать! Воспитательница пыталась объяснить малышке, что их не могло быть, что ей это приснилось, но девочка не понимала, что такое – приснилось, и продолжала плакать, пока воспитательница не побила ее, и не заперла в какой-то темной комнате. И она говорит, что когда приехал Миша, он спрашивал ее, не обижал ли ее кто-нибудь в детском доме, но она не выдала свою воспитательницу.
Ханге потом посадили второй раз, и он так и умер в Сибири.
Два остальных брата – Иван и Хадзимат – дожили до старости. Внуки Гето Итак, в ходе коллективизации из четырех братьев погибли двое. По- разному сложились судьбы их детей, внуков Гето.
Это было поколение, на молодость которого пришлась война. Виктор Суворин, человек, наиболее удачно продавший Родину, в предисловии к своей книге «Ледокол» просит прощения у советского народа за то, что якобы крадет у него великую победу, доказывая, что Советский Союз сам готовился напасть на Германию. Какое отношение этот факт имеет к победе нашего народа? Какою ценою измерить это великое терпение, этот тяжкий труд, человечность, которую он смог сохранить несмотря ни на что?
Я немного забегу вперед – мой отец ни слова не рассказывал нам о войне, до семидесятых годов – настолько нечеловеческим было пережитое. Однажды, к слову рассказал, что в 44 году они стояли на левом, низком берегу Днепра, а с правого, высокого, немцы расстреливали их в упор, днем невозможно было поднять головы. И в это время из штаба принесли пакет – откомандировать отца в тыл, в артиллерийское училище, на 6 месяцев. Отец ушел, всю ночь отсиживался где-то в окопах, потом вернулся и говорит командиру – я не нашел штаб, разрешите остаться в полку. И объясняет нам – я настолько привык к своим товарищам, что не хотел разлучаться с ними.
Представляете, их расстреливают в упор, есть возможность попасть в тыл на полгода, а там, гляди, и война закончится, а человек хочет остаться со своими товарищами! Вот на этих простых вещах – дружбе, преданности, совестливости строилась великая победа – в первую очередь. Вот почему таких ребят, как наш Петр Барбашов, были десятки – они, умирая, прикрывали телом своих товарищей, тех, с кем сроднились в окопах войны. Эти же самые простые человеческие качества заставляли проявлять чудеса героизма и в английских полярных конвоях. Было ли «За Родину! За Сталина!»? Наверное, было. Но главным было то, что у людей были силы в этих немыслимых обстоятельствах оставаться людьми.
Мой преподаватель 16-летним мальчишкой начинал войну под Сталинградом, до победы над Паулюсом. Было страшно. Немцы обстреливали так, что земля на несколько сантиметров вглубь была сплошь из осколков. Армия была плохо вооружена, плохо было с питанием, были признаки какой-то дезорганизации, а немцы разбрасывали листовки, что Москву взяли, Кавказ взяли, сдавайтесь в плен. И вот ночью, в лощине, рассказывал он, собрались бойцы, разных национальностей, и стали решать – что делать? Большинство предлагало сдаться. Один из них сказал – давайте еще потерпим, а вдруг немцы врут, и как мы потом дома будем людям в глаза смотреть? И поскольку он был старшим, его послушались. Буквально через неделю наши перешли в наступление, случилась великая победа под Сталинградом, и наступил перелом в Великой Отечественной войне. Так что, вот это – «потерпим» - это не героизм? Нет, это он и есть, и именно ему нет цены.
Судьба внуков Гето в это тяжелое время не была только белой, как не была только черной. Она была сложной, и с такими сюжетами, которые покруче киношных.
В годы войны двое младших сыновей раскулаченного Хангери пошли служить к немцам, и ушли с немцами.
Все остальные братья воевали в Красной Армии. У Ивана воевали все три сына – Кола, Алибек, Миша. Алибек был защитником Брестской крепости, попал в плен. Михаил Иванович (тот самый, что спасал маленькую Дунехан) был в плену, бежал, воевал во французском Сопротивлении, почетный гражданин Франции. Единственный сын Хадзимата - Савелий прошел всю войну, и живым вернулся домой. Я с детства очень люблю его военные снимки, где он такой молодой, веселый, дерзкий…
А вот Матвей Хангериевич дослужился у немцев до унтер-офицера, служил в Голландии, потом в Греции, в охране концентрационного лагеря. В том самом лагере, где заключенным был его двоюродный брат Алибек, который раненным попал в плен в Бресте.
Затем они оба воевали в там же, Греции, в одном партизанском отряде. Как это случилось, помог ли Матвей бежать Алибеку, я не могу теперь узнать – обоих уже давно нет в живых. После окончания войны англичане передали всех советских граждан советской стороне. При этом кто-то сообщил, что до партизанского отряда Матвей служил у немцев. Он отсидел 10 лет. Что там произошло между братьями, мы не знаем, но до самой смерти Матвея (а он умер рано), они не общались.
Мой отец воевал, прошел от Сталинграда до Варшавы, и еще два года после войны служил в армии, в Польше и Германии. Вступил в партию на фронте, был комсоргом полка.
Однажды как-то смущаясь, сказал – бывают случаи, когда ты поневоле веришь, что там, наверху, кто-то есть. В 1944 году весь командный состав штаба полка находился на улице, перед зданием штаба – только-только прибыли, чтобы расквартироваться. В небе появились самолеты, часовой крикнул – наши! Все продолжали спокойно заниматься своими делами. И вдруг самолеты начали бомбить. Все бросились врассыпную, и отец взмолился: «Господи, помоги!». В этот же миг под ногами оказалась глубокая воронка, отец упал туда, и сверху на него упал его убитый товарищ. В живых остался только он один…
Его младший брат Виктор был необыкновенно красивым и смелым мальчиком. Когда отца призывали на фронт, Виктор плакал и кричал – возьмите меня, он тихий, его сразу убьют! Он ушел в 16 лет на фронт добровольцем, был разведчиком, в 1945 году, под Кенигсбергом, больше суток стоял в болоте, заболел и сгорел в три месяца от саркомы - в 20 лет, не дожив до Победы (три боевых ордена, 5 медалей). Старшая сестра Раиса забрала его из госпиталя, и через всю Россию привезла перед смертью домой. Он мучился страшными болями, и его мама часами на коленях стояла перед ним, поддерживая его ногу на весу – ему так было легче. Зная, что ему осталось жить считанные часы, она, превозмогая боль, спросила у него – Виктор, скоро война закончится, ты снимешь форму, давай, закажем тебе гражданский костюм, только скажи, какого цвета? Он выбрал светло-серый, и в нем бабушка Хаджигуа хоронила своего девятнацатилетнего мальчика.
Поражают письма Виктора с фронта. Великолепный русский язык, свободное изложение, любовь к родным, необыкновенная чистота… Несколько из них хранится в музее города Дигоры.
Портрет Виктора всегда висит на самом видном месте в доме моего отца. Несмотря на то, что он погиб задолго до моего рождения, он всегда был частью моей жизни. Женские судьбы Принято считать, что женщины нашей фамилии не самые везучие. Я думаю, что особенно везучих немного и в других фамилиях. Судьба настоящей женщины не может быть легкой по определению, потому что это всегда сочетание ранимости, тонкости и необходимостью до конца защищать жизнь, которую она дает. Возможно, судьбы наших женщин типичны для Осетии, для своего времени, именно поэтому я расскажу про нескольких из них.
Моя бабушка Хаджигуа вышла за моего деда шестнадцатилетней девочкой, он был намного старше. Она была необыкновенно красивой, с огромными зелеными глазами, в сочетании с розовой кожей и темными волосами. Трое из ее пяти дочерей были настоящими красавицами. Как-то я поместила фотографию одной из них на сервер компьютерной сети на работе, это был фурор! Мы с сестрами часто возмущаемся этим странным естественным отбором природы, в результате которого никому из нас эта красота не досталась. Ведь теоретически природа должна стремиться к улучшению, а не ухудшению вида! Видимо, теория с практикой расходятся не только у нас, смертных…
Старшая сестра отца, Венера, была одной из первых комсомолок в Христиановском. И вдруг ее отдают замуж по-сватовству. Весь комсомол восстал, история попала в газеты – пережитки прошлого, комсомолку отдают замуж по-старинке, без любви. В общем, комсомольцы ее как бы отбили. Потом, как это часто бывает, пропагандистская компания закончилась, и она тихо-молча вернулась в дом мужа, родила и вырастила четверых детей. Будучи замужем, получила педагогическое образование, всю жизнь проработала в школе.
Вторая по старшинству дочь отца, Дасга (именно ее фото я поместила на сервер). Загадочная, волнующая красота…
Также, как мать, Дасга вышла замуж в 16 лет за человека, старше ее почти на тридцать лет. Это был Георгий Мамаев, один из основателей партии «Кермен», занимал крупные партийные посты, был поэтом. Он приезжал в школу, где она училась, на какое-то мероприятие, и, видимо, был сражен красотой этой девочки.
Поскольку отца в живых уже не было, мать решила выдать ее, так как это была блестящая партия. Мой отец, мальчик, плакал, что его красавицу сестру выдают за маленького, некрасивого старика. Правда, потом он очень любил и уважал своего зятя, который оказался замечательным человеком.
Муж окружил ее необыкновенной заботой и вниманием. Она посту-пила в институт, ее обучали музыке, купили ей великолепный беккеровский рояль. В 24 года она попала в тяжелую автомобильную аварию, и он сделал все, чтобы она попала к лучшим пластическим хирургам в стране – в Ленинграде.
В 1937 году Георгий был репрессирован. Ей сказали – 10 лет без права переписки, потом она узнала, что он был расстрелян сразу. После его смерти она прожила долгую, одинокую жизнь. Очень много времени уделяла нам, племянницам. Делала все, чтобы мы имели возможность заниматься музыкой. У нас в Дигоре музыкальной школы тогда не было, и мы с сестрой ездили каждую неделю во Владикавказ, она нас встречала, отвозила к педагогу, на следующий день провожала обратно. Все каникулы мы проводили у нее, так что этот большой двор на Гостиева, 16, был нашим родным двором.
Ей не было и 30 лет, когда погиб ее муж. Как-то двоюродная сестра отца рассказала мне, что когда Дасга и ее сестра Акулина овдовели, к ним сваталось неимоверное количество народа. И ее сестра вышла повторно замуж, а моя тетя нет. При первой же встрече я ее спросила - а почему ты не вышла замуж второй раз, раз была такая возможность? Она мне ответила – моего мужа оскорбила власть, еще я должна была оскорбить его память?
Интересно, в наш век кому-нибудь из молодых понятны мотивы ее решения? Идет тотальная пропаганда, что жизнь – это только потребление, только удовольствия. И ни слова о том, что человек должен за что-то себя уважать. Себя – и других.
Третья сестра, Раиса, была опорой и поддержкой семьи, младших детей после смерти отца. Была главным санитарным врачом Садонского свинцово-цинкового комбината, в шестидесятые годы – главным санитарным врачом города Новороссийска. Прямая, принципиальная, справедливая. Помню, как она боролась с выбросами цементных заводов в Новороссийске. Это была настоящая война, в которой она выигрывала.
Во время войны сумела привезти умирающего Виктора домой, навестила моего отца в артиллерийском училище, в Горьком. Очень любила всех нас, с ней всегда было интересно. Была настоящей коммунисткой, до хрипоты спорила с нами, молодыми, когда мы критиковали все подряд.
При всем при этом была очень женственной, очень жизнерадостной. Помню, моя младшая сестра Ирочка выходила замуж. И вот ночью, после свадьбы, слышу взрывы хохота из комнаты, где устроились ночевать мои тетушки. Захожу и вижу такую картину – моя семидесятилетняя тетя Раиса лежит в огромной ночной рубашке со всякими буфами и рюшами, которую получила в подарок, как старшая в семье, из-под воротничка у нее торчит бирочка с ценой, и она говорит – Лара, что тут смешного? Я им говорю, что бирку отрывать не буду, чтобы, когда ночью меня украдут – а такую неземную красоту как не украсть! – жених сразу знал мне цену.
Судьба Ольги, четвертой папиной сестры, сложилась трагично. Она закончила филологический факультет пединститута. В 1934 году вышла замуж за кадрового военного Николая Авзурагова. Это была большая любовь. Он ушел воевать сразу, в начале войны, и в первые годы войны писал ей замечательные письма, действительно – замечательные, полные любви. Потом у него появилась фронтовая любовь, и после войны он приехал, и рассказал ей об этом. Простить его она не сумела. Удар был настолько тяжелым, что она тяжело заболела, болела много лет. Растила единственного сына – Рустема, моего обожаемого двоюродного брата.
Рустем был старше меня на 13 лет, и относился ко мне удивительно. Таскал с собой, трехлетнюю, в кино на все серии Тарзана, на коньках с мальчишками, если ему по той послевоенной бедности, перепадала хоть копеечка, она, без раздумий, тратилась на меня – мне покупались конфеты, волшебные воздушные шарики со свистком, а однажды замечательная заводная коняшка с расписной тележкой. В три года заставил меня выучить все столицы мира на огромной политической карте, которая висела у него над кроватью, и демонстрировал меня, как ученую обезьянку.
Конечно, с самого рождения надо мной производились различные эксперименты. Например, я в три года сама ушла в детский сад, и записалась в него. И вот, каждый вечер я одна возвращалась домой из детского сада – это было целое приключение, полное неожиданных происшествий, и каждый вечер перед клубом меня встречали подростки - друзья Рустема, и со зверскими рожами говорили мне – а мы твоего Рустема зарезали, вот так! И каждый вечер я им верила вновь и вновь, и начинала горько плакать, пока мой бог не выходил из-за трансформаторной будки, где он специально прятался, и великодушно говорил – ну, ладно, хватить плакать, видишь, я жив!
Он стал врачом, работал в Воркуте. Умер в 46 лет от тяжелой болезни. Все долгое время, пока он болел, Ольге не говорили правды о его болезни, у нее было очень больное сердце. Не сказали, и когда он умер, до того дня, когда его уже привезли домой. И над его гробом она сказала – Господи, за что? Раздавленную, и еще раздавить!
Через сорок лет после предательства мужа она все еще чувствовала себя раздавленной… Умерла на второй день после похорон сына, и по ее просьбе, похоронена в одной могиле с ним.
Бог ты мой, сколько светлых женских душ мне встретилось за мою жизнь, и почти каждая из них должна была столкнуться с жестокостью, эгоизмом, непониманием мира, созданного мужчинами…
Я верю, что мой сын и мои внуки будут настоящими мужчинами, такими, как поколение моего отца. Но, кажется, я немного отвлеклась от рассказа о моей родине – Камунте… Эпилог Говорят, наших предков загнали в горы враги, с широких степей, которые простирались от самого Востока и до самого Запада. Еще раньше они, возможно, мигрировали из мест, очень близких к экватору. Что ж, в таком случае человеку трудно считать родиной своих предков какую-то конкретную географическую точку. А, стало быть, он может выбрать ее и сам.
И я выбираю тебя, Камунта! Эту изумрудную зелень склонов, это синее переменчивое небо, эти сверкающие льды вершин и стремительные потоки, этот вечный гул ветра – все, что ты щедро даришь нам, сотни лет, изо дня в день, давая силы жить.
Отсюда твои дети ушли, вначале в селение Христиановское, и в станицу Черноярскую, а потом и по всему миру. Среди них были полный георгиевский кавалер Георгий Дзотцоев, войсковой старшина конвоя Его Императорского Величества Яков Дзотцоев, священник Михаил Дзотцоев, его внучка – Агнесса Дзотцоева, композитор и музыкант, автор первой Иракской оперы, гимна Ирака, замечательный ученый-химик и человек Сланбек Дзотцоев.
Сегодня твои внуки опять живут на огромных просторах от самого Востока и до самого Запада, некоторые из них неуклонно приближаются к далекому экватору, и мне очень хочется, чтобы все они были самыми счастливыми, потому что для чего-то же дается людям такая прекрасная родина, как наша Камунта! |
