Скифы | Фандаг | Сарматы | Аланы | Осетины | Осетия

З.Н. Ванеев, один из видных осетинских историков, работавший в советское время, когда Южная Осетия входила в состав Грузинской Советской Республики, извлек из исторического архива Грузии ценнейшие материалы о положении Южной Осетии в XIX веке. Однако в условиях советского режима и особой политической подчиненности Южной Осетии грузинской партократии осетинский историк проявлял максимум осторожности, дабы не вызвать неудовольствие у Тифлиса. Несмотря на это, сугубо фактологический материал, приводившийся З.Н. Ванеевым, красноречиво свидетельствовал о разыгравшемся в конце 30-х гг. и продолжавшемся вплоть до начала 50-х гг. XIX веке ползучем геноциде, организованном в Южной Осетии грузинскими тавадами. О событиях этого времени, в частности об экспансии грузинских феодалов, писал также Г.В. Хачапуридзе. Грузинский историк, имевший национальное «преимущество», описывал факты более смело, нежели З.Н. Ванеев. Пользуясь данными этих историков, дополняя их собственными сведениями, еще раз вернемся к характеру социального террора, которому подвергалась Южная Осетия со стороны грузинских властей и княжеской знати.

Грузинские тавады, в особенности князья Мачабели и Эристави - непосредственные участники карательных мер 1840 года, внимательно следили за расследованием, которое велось по событиям в Южной Осетии российским командованием. Они не могли не обратить внимания на то, как при выявлении главных организаторов геноцида в Осетии власти сузили круг виновных, и на то, какая была проявлена осторожность в отношении грузинской знати, участвовавшей в вооруженном походе против осетин. Даже князь Андроников, осуществлявший командование всей карательной экспедицией, - под его руководством происходили разрушения сел, истребление мирных жителей, - не был упомянут среди тех, кто совершал в Южной Осетии преступные действия.

В декабре 1844 года наместником Кавказа и главнокомандующим Отдельным Кавказским Корпусом стал М.С. Воронцов. При жизни и после нее о нем высказывались по-разному - одни его подвергали жесткой критике, другие воскуряли ему фимиам. В какой-то мере и критики, и льстецы были правы. Не стоит забывать, «наместник Кавказа» по определению не мог быть похожим на «Новороссийского генерал-губернатора» - должность, которую М.С. Воронцов долго занимал. Кавказ всегда был особым районом, перекраивавшим «своих героев».

Воронцов хорошо понимал не только смысл экспансии грузинских феодалов в Южную Осетию, но и «социальный уровень» этой экспансии: В своем первом отчете императору он писал, что российские законы не допускают введение «личного рабства или холопства» и что он, как наместник, не намерен «усиливать» в Закавказском крае подобные формы зависимости. Воронцов считал, что в Закавказье существуют районы, где еще сохраняются рабство, холопство и в качестве примера указал на Южную Осетию. Развивая эту мысль, он подчеркнул, что «право сильного» в Южной Осетии является источником, порождающим деспотические методы феодальной зависимости.

Между тем обе стороны - и грузинская, и осетинская интенсивно готовились к вооруженному столкновению. Наместник Воронцов удовлетворил просьбу князя Андроникова об организации вооруженного вторжения в Южную Осетию для «усмирения некоторых осетинских обществ». Однако Воронцов предусмотрительно в тени оставлял генерала Андроникова - ему он поручал общее командование военной операцией, начальником же самой карательной экспедиции был назначен полковник Казбек. Андроников, формулировавший задачи военного похода в Осетию, считал, что нужно расширить зону военных операций - провести их не только во владениях князей Мачабели, но и Эристовых и других помещиков, где крестьяне не платят повинностей.

Никто так внимательно не следил за подготовкой и проведением карательной экспедиции, и никто в ней не был так заинтересован, как Воронцов. Это происходило без суеты, без особой переписки - так, словно в Осетии происходит нечто рядовое. Экспедицией занимались главным образом начальник гражданского управления Закавказским краем генерал В.И. Бебутов, происходивший из древней армянской фамилии, и генерал Андроников, нам хорошо известный. Есть все основания думать, что ни один из них ничего не знал о подлинных целях, которые вынашивались Воронцовым, направлявшим экспедицию в Южную Осетию. Рассматривая организацию экспедиции, мы указывали лишь на задачу, которая имелась в виду князем Андрониковым, возглавившим экспедицию. Точно также воспринимал ее целый корпус тавадов, принимавших в ней участие; «независимо от... семи сотен» из Горийского уезда в экспедиции Андроникова «была особо дворянская сотня, состоявшая из князей и дворян того же уезда», командовал сотней Александр Эристов. Естественно, семью сотнями грузинской милиции и сотней дворянских легионеров - выходцев из Горийского уезда, в состав которого входила значительная территория Южной Осетии, экспедиция понималась как феодальный поход с надеждой, что произойдет окончательный раздел Южной Осетии на феодальные владения.

Когда в Тифлисе уже созрели планы проведения в Осетии широкомасштабной карательной экспедиции грузинских войск, в Петербурге развивались события, прямо противоположные тому, что затеял Воронцов. Как и в 1840 году, российское жандармское отделение не разделяло оценки, которой придерживался наместник в отношении политического положения, сложившегося в Осетии. Оно не было склонно рассматривать неповиновение осетинских крестьян как всеобщее восстание. По данным З.Н. Ванеева, жандармский полковник Щербачев в секретном рапорте шефу жандармов А.Ф. Орлову, известному государственному деятелю России, доносил о неосновательности феодальных притязаний князей Мачабели в Южной Осетии. Вооруженное противостояние между князьями Грузии, с одной стороны, и осетинским крестьянством - с другой, Щербачев расценивал как «бой на жизнь и смерть без всякой существенной поль­зы». Он также находил, что осетины - «народ добросовестный и миролюбивый», и осуждал российское командование на Кавказе, считая его повинным в том, что оно «этим мирным жителям дает толчок к возмущению». Полковник Щербачев, побывавший в Южной Осетии, слышал от самих крестьян заявления, что «считают за бесчестие быть рабами князей Мачабели». Суть мнения жандармского полковника в отношении противостояния грузинских князей и осетинских крестьян заключалась в том, чтобы осетинам предоставить свободу, а грузинским князьям возместить деньгами или же наделить их землями в Шемахинской губернии. Столь радикальное решение проблемы, предлагавшееся представителем жандармского управления, казалось тем неожиданней, что сам генерал-лейтенант Орлов, шеф уп­равления, был горячим сторонником сохранения в России крепостного права.

Наместник Кавказа проблему Южной Осетии или же спор, происходивший между грузинской знатью и осетинским крестьянством, знал не хуже сенаторов, заседавших в далеком Петербурге. Воронцов был сведущ в тонкостях острого грузино-осетинского социального конфликта. Он, например, в отличие от многих других, понимал, что не только Мачабели и Эристави, но и абсолютное большинство грузинской знати, находившейся до присоединения к России в системе персидского феодализма, «владело» землями и крестьянами как вали, но никогда не являлось их собственниками. Но наместника интересовало не социальное существо вопроса, а такой политический его аспект, как то, что выгоднее России - отстаивание интересов грузинской знати или же защита справедливых требований обездоленных и угнетенных осетин, доведенных до крайнего положения. Наместник, стремившийся к тесному союзу с грузинской знатью, долгими годами службы в Тифлисе социально вросший в тавадскую среду грузинского общества, был, естественно, «патриотом» Грузии, во имя которой готов был разрушить и сжечь десятки таких же незащищенных стран, как Осетия.

Воронцов, как и грузинские тавады, занимавшие высокие государственные должности, не сомневался, что общее собрание Правительствующего Сената отменит решение четвертого департамента, принятого еще в январе 1851 года. Осенью 1852 года Сенат вернулся к слушанию «по делу осетин». Сенат подтвердил, что ранее, еще летом 1851 года, его расширенное Заседание обсудило решение четвертого сенатского департамента и утвердило его в виде Постановления. Его получили Тифлисская палата уголовного и гражданского суда и Горийский уездный суд, решения которых по поводу крепостной зависимости осетин от князей Мачабеловых были признаны неправомерными и подлежали отмене. 12 сентября 1852 года Правительствующий Сенат вновь подтвердил предыдущую процедуру прохождения «дела об отыскании свободы» и отказа князьям Мачабеловым в домогательстве о признании крепостного права над осетинами»...

Бесспорно, что обсуждение осетинского вопроса на Кавказе и в Петербурге и принятые решения, признававшие независимость осетин от крепостнических притязаний грузинских феодалов, имели важное политическое значение для Осетии. Они несколько приостановили упорное стремление грузинской знати к полному разделу югоосетинских обществ. Однако усилия российских властей были вызваны, конечно же, не заботой о социальном положении осетин, оказавшихся в тяжелом хозяйственном и дискриминационном социальном положении. Естественно, их не смущала и угроза грузинской агрессии, ставившая на карту вопрос о физическом существовании населения южных районов Осетии, примыкавших территориально к Грузии.