ГЛАВА I

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Источники

 Выбор источников, использованных в данной монографии, находился в зависимости от ее троякой цели. По скифскому обществу привлекалось все, что можно было привлечь: в первую очередь письменные и археологические, а также лингвистические, нумизматические и иные материалы. По остальным древним кочевникам использованы преимущественно сведения античной и китайской исторических традиций, в меньшей мере данные археологии; по ко-чевникам средневековья и нового времени — исторические хроники, записки путешественников и другие документы, а также этнографические материалы и героический эпос. 

 Кочевники Северного Причерноморья, киммерийцы и скифы, впервые по-являются в поле зрения переднеазиатской исторической традиции [сводку ма-териала см.: Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. Восточные тексты, 1947; более полно — Дьяконов И. М., 1951]. Особенности этой традиции (в частности, значительно менее развитой характер по сравнению с античной), а также чисто утилитарный интерес к неизвестным доселе северным народам, неожиданно ставшим реальной угрозой и важным фактором во всевозможных политических комбинациях, препятствовали фиксации подробностей об их бы-те или общественном строе. Некоторые исторические и этнографические сведения о киммерийцах и скифах содержатся в Библии (Второзаконие; Книга пророка Иеремии; Книга пророка Софонии), но в данном случае особенно необходимо учитывать специфику источника.

 Вот, пожалуй, и все. Конечно, по объему информации это несравнимо со сведениями античной традиции. Но зато сама информация более ранняя. 

 За многовековое существование античной цивилизации сотни ее ученых, писателей, поэтов, политических деятелей и путешественников писали или упоминали о племенах и народах, населявших Северное Причерноморье и степи Восточной Европы1.От этого обширного наследства до наших дней дошла лишь незначительная часть. В новое и новейшее время она обросла обширнейшей филологической и исторической литературой — исследованиями, комментариями, переводами и т. д.,— по объему в тысячи раз превышающей оригинальные тексты. 

 Несмотря на многочисленные неясности и расхождения во мнениях, большую часть работы по критике источников все же, по-видимому, можно считать уже проделанной. Это избавляет меня от необходимости делать общий разбор античной традиции о народах Северного Причерноморья, к которому я, не будучи специалистом в области классической филологии, и не чувствую себя достаточно (подготовленным, а позволяет сосредоточиться на тех сведениях, которые можно извлечь из нее для исследования социальной истории скифов. В данном разделе дается только самая общая характеристика источников. Более подробно многие из известий будут анализироваться дальше в тексте. 

 Стройная концепция развития античной традиции о Северном Причерноморье была создана М. И. Ростовцевым [Ростовцев, 1925, стр. 1 —144]. Не-смотря на истекшие с тех пор полвека, несмотря на существенные уточнения и дополнения, сделанные за это время, ее основные положения сохраняют свое значение и в наши дни.

 Интерес античных авторов к Северному Причерноморью, отмечает М. И. Ростовцев, то повышался, то понижался в зависимости от роли, которую оно играло в исторических судьбах античного мира. Наибольший интерес проявлялся в VII— V вв. до н. э., «когда собрано было наибольшее количество по-ложительных реальных сведений о нашем юге. В это время сложилась раз на-всегда та картина распределения племен и народов, соседствовавших с грече-скими городами северного и восточного побережий Понта, которая затем толь-ко «изменяется в деталях, продолжая влиять даже тогда, когда реальная дейст-вительность в корне изменилась» (Ростовцев, 1925, стр. 2—3].

 Реальную Скифию, пишет М. И. Ростовцев, хорошо знали также в Афинах V—IV вв. до н. э. Однако с IV в. до н. э. усиливается тенденция к идеализации скифов и далеких северных варваров вообще, свое наибольшее выражение получившая у Эфора. Связанная с критикой пороков античной цивилизации стоиками, а затем и киниками, она сохранялась и проявлялась вплоть до гибели этой цивилизации.

 Несмотря на отрицательное влияние идеализирующей тенденции, накопление сведений о странах и народах Северного Причерноморья продолжалось, хотя и не с такой интенсивностью, как в VII—V вв. до н. э. Так, новые и ценные сведения содержатся у историков раннеэллинистического времени и эпохи войн с Митридатом, кое-что новое внесли и наблюдения рим-лян. «Но пространство нынешней центральной и восточной России, равно как и этнография южнорусских степей, и для римлян была terra incognita, и геогра-фы римского времени — Мела, Плиний, даже Марин и Птоломей— повторяют для этих мест по большей части старые ионийские сведения» [Ростовцев, 1925, стр. 10].

 Известна только одна попытка опровергнуть концепцию М. И. Ростовцева в целом, предпринятая Д. П. Каллистовым [Каллистов, 1945; Каллистов, 1949, стр. 81 —100]. В его работах имеется много интересных мыслей и наблюдений. Например, хорошо показан более сложный, чем казалось М. И. Ростовцеву, состав античной традиции. Наряду с реалистической и идеализирующей тенденциями в описании скифов Д. П. Каллистов выделяет тенденцию, преувеличи-вавшую жестокость и дикость скифов, а также более позднюю христианскую тенденцию. Интересны его наблюдения, показывающие, что идеализирующая тенденция возникла еще до Эфора 2. Однако с основным положением Д. П. Каллистова — об отсутствии единой ионийской традиции, оказавшей сущест-венное влияние на позднейшую литературу о Северном Причерноморье,— согласиться нельзя.

 Речь идет о логографах — составителях различных описаний стран и наро-дов VI—V вв. до н. э., основоположниках греческой научной прозы3. В отличие от Д. П. Каллистова в настоящее время подавляющее большинство исследователей единодушно признают, что по своему методу и целям, не говоря уже о преемственности и зависимости друг от друга, логографы представляли единое направление. «Страны и народы, экономически и политически связанные с Грецией,— писал про логографов А. И. Доватур,— интересовали греков с точ-ки зрения географической, этнографической, исторической. Этот интерес в своих истоках — результат практических потребностей, и то обстоятельство, что ранние прозаические произведения, насколько мы можем судить о них по сохранившимся отрывкам, не имеют узкоутилитарного характера, не может служить доказательством противного: практическая в широком смысле слова и узкоутилитарная точки зрения плохо мирятся одна с другой» [Доватур, 1957, стр. 11].

 Кстати, тот факт, что ранние ионийские авторы представляли единое направление, был осознан еще в древности. Фукидид (I, 21) называл их логографами. Дионисий Галикарнасский в своем сочинении «О Фукидиде» (5) под-черкивал, что «всех этих людей объединял общий метод и в этом отношении они не очень отличались друг от друга». Страбон (XII, 3, 21) ставил в один ряд Гелланика, Геродота и Евдокса. 
 Сведения, которыми располагает наука о большинстве логографов, крайне скудны. Не всегда можно даже установить годы их жизни. Сохранившиеся от-рывки их произведений также незначительны. Однако не подлежит сомнению, что, выражаясь современным языком, они были представителями одной науч-ной школы.

 Затронуть проблему ранней ионийской прозы более подробно меня побуждает то обстоятельство, что позднейшие александрийские ученые, благодаря которым и сохранилась большая часть информации, содержавшейся в произведениях ранних ионийцев [Pearson, 1939, стр. 9—11], а вслед за ними и рим-ские авторы далеко не всегда ссылались на свои источники. Поэтому выделение в их трудах раннего ионийского пласта — задача очень важная, хотя и со-пряженная со значительными трудностями. 

 Я не буду останавливаться на многочисленных спорных проблемах, связанных с именами Аристея Проконесского и Гекатея, а также Гелланика, Дамаста и Евдокса. Хотя принадлежность всех этих авторов к ионийской традиции несомненна, то немногое, что уцелело от их произведений, мало чем полезно для целей настоящего исследования. Важно лишь отметить предполагаемое влияние этих ученых на более поздних авторов, вплоть до римских [см., например: Plezia, 1959/60]. 

 Вершины своего развития ионийская научная проза достигла в труде Геродота, единственном полностью (или почти полностью) уцелевшем произведении ионийской историографии. Дорийское происхождение Галикарнассца в данном случае значения не имеет — он полностью усвоил и ионийскую культуру, и достижения своих предшественников. 

 Д. П. Каллистов, пытавшийся оторвать Геродота от остальных ионийцев, определил его следующей фразой: «Геродот— это не направление; Геродот есть Геродот, во многих отношениях никем в античности не превзойденный писатель» [Каллистов, 1945, стр. 187]. Это определение верно в том смысле, что отцом истории были не Аристей или Гекатей, а именно Геродот. Однако у него были предшественники среди логографов, причем не только по методу и традиции [Myres, 1953, стр. 66 и сл.], но и в отношении информации. Двух из них — Аристея и Гекатея — Геродот прямо называет по имени, и, возможно, к ним восходит часть его сведений о социальной истории скифов [Harmatta, 1941,. стр. 56 и сл.; Bolton, 1962, стр. 178 и сл.].

 Для исследователя социальной и политической истории скифов труд Геродота бесценен. Далеко еще не вся информация извлечена из него и интерпре-тирована надлежащим образом. В. В. Струве доказал это применительно к Ирану [Струве, 1968, стр. 67 и сл.], но в еще большей степени, это относится к Северному Причерноморью. Необходимо только учитывать ряд особенностей, присущих Геродоту как писателю и ученому, равно как и источники ин-формации, которой он располагал.

 Представления о сознательной лживости известий Геродота, бытовавшие с древних времен, давно и справедливо отброшены. Но все же окружавшие Гре-цию народы интересовали его не столько сами по себе, хотя и этот момент, несомненно, присутствовал, а прежде всего как важный фактор тогдашней миро-вой политики. Не страдавший чрезмерным эллиноцентризмом, Геродот при всем его широком и непредубежденном отношении к варварам всегда и во всем оставался греком, особое внимание уделяя тому, что могло удивить и поразить его соотечественников [Лурье, 1947, стр. 130]. Селективное отношение к соб-ранному материалу, безусловно, было свойственно Геродоту как ученому (на-пример, он явно и тенденциозно умалчивает о Боспорском царстве), а как пи-сатель он ориентировался на определенную аудиторию. 

 В отношении своих источников, однако, Геродот располагал сравнительно небольшой свободой выбора. Иностранных языков, тем более скифского, он не знал [Meyer, 1892, стр. 192—195] и в глубь Скифии, по всей видимости, не путешествовал. Единственным возможным источником его познаний о Скифии, если не считать предшествующей традиции, были рассказы ольвиополитов, а также связанных со скифской знатью греков и эллинизированных скифов. В первом случае надо считаться с возможностью того, что переданные Геродотом известия о скифах дошли до него, уже подвергнувшись обработке и перера-ботке в эллинском духе, во втором — нельзя исключить, что Геродоту иногда сообщались официальные скифские версии по поводу того или иного события или обряда, не всегда совпадавшие с истиной. Наконец, возможно и простое непонимание Геродотом сущности некоторых из отмеченных им явлений. По-этому многие главы IV книги нуждаются в этнографическом комментарии. Однако неоднократные попытки произвольных исправлений сведений Геродо-та никому успеха не принесли. «Геродота нужно не дополнять, а объяснять» — это старое положение Б. Низе полностью сохраняет свое значение и в наши дни [Niese, 1907, стр. 422].

 В ряду ранних авторов, писавших о Скифии, вторым после Геродота по ценности информации стоит Псевдо-Гиппократ. Личность автора и даже время написания трактата «О воздухе, водах и местностях», в числе приблизительно 70 других трактатов на медицинские темы входящего в состав сборника, кото-рому александрийские ученые дали имя «гиппократова», не поддаются точному определению. По наиболее распространенному мнению, трактат написан одним из учеников или последователей Гиппократа в конце V или на рубеже V и IV вв. до н. э. [А1у, 1929, стр. 52—54; Diller, 1934, стр. 61 и сл.]. В нем не содержится никаких следов прямого использования труда Геродота. Можно только допус-тить, что оба автора были знакомы с одним и тем же более ранним сочинением (Ростовцев, 1925, стр. 22; Diller, 1934, стр. 74 и сл.; Куклина, 1971а, стр. 44—47].

 Д. П. Каллистов выступал против преувеличения роли трактата Псевдо-Гиппократа как источника по истории Скифии на том основании, что его рассуждения о влиянии климата на организм являются схоластическими и надуманными [Каллистов, 1945, стр. 185—186]. Такого же мнения при-держивается И. В. Куклина, полагающая к тому же вслед за Г. Диллером, что трактат не содержит новой информации о скифах [Diller, 1934, стр. 79; Кукли-на, 1970; Куклина,. 1971а, стр. 215].

 Однако содержащиеся в труде Псевдо-Гиппократа сведения о локализации савроматов или о положении женщин у них, а также о скифских энареях опре-деленно дополняют известия Геродота. Это свидетельствует о достоверности и другой информации Псевдо-Гиппократа и придает ценность его сообщениям, например, о скифских перекочевках, о рабстве в Скифии, о наличии в ней имущественной дифференциации.

 Интерес к Северному Причерноморью разделяли с ионийцами и жители материковой Греции, особенно афиняне. Этот интерес был обусловлен двумя важными событиями: греко-персидскими войнами и возрастающим импортом хлеба с Боспора. Но все же тема, связанная с народами Северного Причерно-морья, почти никогда не была здесь основной и сводилась к разрозненным упоминаниям, источники которых не поддаются точному установлению. Час-тично они могли восходить ко все той же ионийской традиции, частично базироваться на новых наблюдениях. 

 Для социальной истории Скифии очень важно замечание, вскользь брошенное великим лириком Пиндаром (522— ок. 422 гг. до н. э.),— о наличии у скифов обедневших и неполноправных прослоек населения. Некоторые новые данные содержат также упоминания о скифах Фукидида (470— 400 гг. до н. э.), Исократа (436—338 гг. до н. э.), Ксенофонта (ок. 434 —ок. 355 гг. до н. э.), Аристотеля (384—322 гг. до н. э.) и его ученика Клеарха Солийского (IV в. до н. э.). У Аристофана (450—385 гг. до н. э.), Андокида (IV в. до н. э.) и того же Клеарха из Сол можно почерпнуть кое-что относительно рабства и других форм зависимости в Скифии.

 В IV в. до н. э. интерес к Скифии уменьшился, во всяком случае до времен Филиппа и Александра. Ведущей фигурой среди авторов, писавших в это время о северных номадах, был Эфор, отрывки из произведений которого сохранились, больше всего у Страбона и Николая Дамасского. М. И. Ростовцев доказал, что Эфор под влиянием этической доктрины стоиков нарисовал идеализированную картину скифов — варваров, не испорченных разлагающим воздействием цивилизации [Ростовцев, 1925, стр. 5—6, 88—96].

 Важные новые сведения о политической и отчасти социальной истории Скифии содержались, по-видимому, в трактате Феопомпа, посвященном вой-нам Филиппа Македонского. Сам трактат до нас не дошел, но его использовали, прямо или через вторые руки (в этой связи наиболее часто называют имя Дуриса), многие из позднейших авторов, писавших о" Скифии, и особенно о царе Атее. Впрочем, в установлении конкретного списка писателей, использовавших данный источник, исследователи не единодушны. Чаще других называют имена Полиена и Фронтина, из других возможных авторов — Помпея Трога, Страбона и Оросия [Ростовцев, 1925, стр. 117, 121 и др.; Каллистов, 1949, стр. 212— 213; Граков, 1954, стр. 21]. В. 

 В. Струве выделял в античной традиции еще одного историка, жившего в конце IV — первой половине III в. до н. э. и оставившего сочинение, посвя-щенное боспорским царям [Струве, 1968, стр. 147 и сл.]. По мнению ученого, отрывки из этого сочинения через того же Дуриса сохранились у Диодора Си-цилийского, а в значительно меньшей мере также у Овидия, Полиена и Афинея. Хотя главные интересы анонимного, но хорошо информированного историка были связаны с Боспором, он сообщал также кое-какие данные и о Скифии. Если гипотеза В. В. Струве верна, то значительно повышается ценность сведе-ний тех авторов, которых можно подозревать в знакомстве с трудом «древнейшего историка СССР».

 Из авторов I в. до н. э. наиболее важные сведения о Скифии сообщает Дио-дор Сицилийский. Часть их, безусловно, восходит к каким-то ранним источникам, хотя, к каким именно, точно определить невозможно [Ростовцев, 1925, стр. 115—116].

 Много нового о Скифии содержится у Страбона (ок. 63 г. до н. э.— 23 г. н. э.). Однако некоторые его данные с трудом поддаются точному хронологическому приурочению. Дело в том, что Страбон компилировал самые разновременные источники, известные ему прямо или из вторых и даже третьих рук. В числе подобных источников чаще других называют произведения Эратосфена, Аполлодора, Артемидора Эфесского, Посидония, Феофана Митиленского, Феопомпа, Эфора, историков войн Митридата и т. д., вплоть до логографов [Ростовцев, 1914; Ростовцев, 1925, стр. 38 и сл.; Граков, 1954, стр. 21; Aly, 1957, стр. 103 и сл.; Ельницкий, 1961, стр. 159; Каллистов, 1969]. Можно согласиться с М. И. Ростовцевым, отметившим про Страбона, что «если в контаминации своих источников он не проявил ни особого таланта, ни особого желания скрыть швы, то в выборе источников он сделал все, что мог» [Ростовцев, 1925, стр. 41].

 Из более поздних авторов, писавших о Скифии, самым важным для изучения ее социальной истории, своеобразным и вместе с тем нелегким для интерпре-тации представляется Лукиан Самосатский (ок. 125—180 гг. н. э.). Его диалоги, касающиеся скифской тематики, носят чисто литературный характер. В то же время они изобилуют важными этнографическими подробностями, внушаю-щими определенное доверие к использованным сатириком более ранним ис-точникам, пусть и переработанным им в соответствии со своими целями. На-пример, Лукиан рисует скифский быт еще в очень архаических чертах: само-вольные набеги, отсутствие сильной центральной власти и т. д. Не исключено, что здесь имеет место нарочитая примитивизация скифской жизни, связанная с противопоставлением ее порокам античной цивилизации [Галеркина, 1959]. В то же время Лукиан упоминает о сильной стратифицированности скифского общества и сообщает о нем много важных подробностей.

 Т. В. Блаватская сближает Лукиана и неизвестного автора романа I—II или II в. н. э., отрывки из которого найдены в числе папирусов, открытых в XX в. В обоих источниках фигурирует имя Евбиота и чувствуется отрицательное отно-шение к савроматам. Однако исследовательница допускает, что и автор романа о Евбиоте пользовался какими-то ранними источниками [Блаватская, 1959, стр. 143—146].

 М. И. Ростовцев предполагал, что источник Лукиана восходит к эллинисти-ческому времени, так как отраженная в нем «картина Боспорского царства и его отношения к соседям ближе всего подходят к эпохе позднего эллинизма» [Рос-товцев, 1925, стр. 108, прим. 4]. Но некоторые географические и исторические детали, приводимые Лукианом, мало соответствуют эпохе эллинизма. Так, на-ряду с аланами — явной модернизацией для эллинистического времени — у Лукиана выступают савроматы, а не сарматы, и, главное, их от скифов еще от-деляет Танаис. Наконец, отмечается старая вражда скифов с синдами. Поэтому, возможно, прав Б. Н. Граков, полагавший, что «описания некоторых скифских обычаев у Лукиана по меньшей мере современны Геродоту, а отчасти восходят к каким-то другим столь же древним источникам» [Граков, 1971, стр. 9]. Важно подчеркнуть, что эти источники совершенно независимы от традиции, свя-занной с Геродотом. Последнее обстоятельство придает сведениям Лукиана особую ценность. 
 Что касается римских источников, то, как уже отмечалось, они важны для моей темы преимущественно лишь постольку, поскольку сохранили ранние известия. Больше других это относится к Плинию [Жебелев, 1953, стр. 350].

 Источник Плиния в данном случае не вполне ясен. Ж. Дюмезиль одно время полагал, что им является Геродот [Dumézil, 1962, стр. 188; Dumézil, 1968, стр. 451], но согласиться с этим невозможно, так как известия Плиния об авхатах и катиарах, по существу, не имеют ничего общего с геродотовыми. Гораздо убе-дительнее предположение М. Плезя о том, что Плиний пользовался сведения-ми, восходящими через Саллюстия к принадлежавшей Гекатею диатесе се-верных народов и таким образом отражавшими картину догеродотова времени [Plezia, 1959/60, стр. 33—37]. По мнению И. В. Пьянкова, Плиний пересказы-вает Демодама, автора начала III в. до н. э., который перечислил все известные ему народы, в греческой традиции фигурировавшие как «скифские» [Пьянков, 1968, стр. 13]. Но и в этом случае сведения Плиния могли восходить к весьма древнему времени. М. И. Ростовцев также полагал, что Плиний пользовался источниками, восходящими к ионийским авторам [Ростовцев, 1925, стр. 43].

 Некоторые данные о социальной истории скифов можно» почерпнуть из эпиграфического материала [см.: IOSPE, I 2; см. также: Корпус боспорских надписей, 1965; Надписи Ольвии, 1968; Граков, 1939; Соломоник, 1964]. Наи-более важен декрет в честь Протогена.

 Правда, дискуссия о его датировке длилась многие десятилетия и едва ли уже закончена, но для моих задач точная дата решающего значения не имеет [см.: Schmidt, 1835—1836, стр. 357, 571 и сл.; Zeuss, 1837, стр. 61 и сл.; Ros-tovtzeff, 1922, стр. 87; Patsch, 1932, стр. 86; Моммзен, 1937, стр. 257; Латышев, 1887, стр. 86; Браун, 1899, стр. 102; Слюсаревко, 1925, стр. 268 и сл.; Шафран-ская, 1951, стр. 14; Книпович, 1966, стр. 149; Каришковський, 1968; Harmatta, стр. 10]. Хуже другое: неясно, кого следует понимать под фигури-рующими в декрете «саями», название которых чаще всего переводится как «господствующие», «царские» [Браун, 1899, стр. 92—93; Harmatta, 1970, стр. 94—95],—то ли царских скифов, как полагают одни исследователи, то ли ка-кую-то сарматскую группу, как думают другие [Браун, 1899, стр. 92—93; Harmatta, 1970, стр. 12; Мачинский, стр. 47—48; Карышковский, 1971, стр. 44—45].  Этот вопрос связан с еще одной проблемой — установлением начала сарматской гегемонии в Северном Причерноморье. Если следовать современным датировкам декрета рубежом III—II вв. до н. э., то в саях скорее надо видеть сарматов, так как в конце III в. до н. э. они уже господствовали в причерноморских степях [Карышковский, 1972, стр. 33]. Однако нельзя полностью исключить и возможность того, что скифский царь, опираясь на нижнеднепровские городища, кочевал поблизости от Ольвии. Ведь даже позднее город временами находился в зависимости от скифских царей. Поэтому вопрос остается открытым. 

 Археологический материал по Скифии начал накапливаться уже со второй половины XVIII в. и в настоящее время чрезвычайно велик. Но при тех воз-можностях его социологической и этнографической интерпретации, которыми располагает современная наука, он все же остается второстепенным и вспомо-гательным в сравнении с письменными источниками. Ряд обстоятельств еще больше ограничивает возможности использования данных скифской археологии. Документация дореволюционных раскопок весьма несовершенна. Большинство скифских погребений было ограблено уже в древности, что делает почти невозможным многие важные статистические подсчеты. Наконец, ранних скифских памятников VII—V вв. до н. э. обнаружено пока очень мало.  Ограниченность прямых источников по социальной истории Скифии побуждает меня использовать также фольклорный материал. Анализу его будет посвящена следующая глава. 

 Таково положение дел с источниковедением по социальной истории и социальной организации скифов. Для сарматов и европейских гуннов важнейшим письменным источником остается античная традиция; для древних кочевников Средней Азии и Казахстана — отчасти античная, отчасти китайская; для хунну — исключительно китайская традиция4.