Пятый век — время «великого переселения» и крупных миграций це­лых племенных объединений, продолжавшихся и позже, слабо освещен ис­точниками (в том числе и археологическими) и пока остается достаточно «темным» периодом в истории Северного Кавказа. Относительно алан обратим внимание на главное: к V в. они в глазах древних писателей были уже не только народом северокавказским, но и какая-то часть Кавказ­ских гор стала называться горами Алан. В главе III мы касались этого сю­жета; здесь напомним, что Ю. А. Кулаковский вряд ли был прав, отождест­вляя горы Алан Птолемея с Донецким кряжем. Как в свое время отмечал К. Мюлленгофф, многие племенные наименования, локализованные Пто­лемеем за Доном и Волгой, в действительности относятся к Кавказу /1, с. 97 сл./. Видимо, горы Алан Птолемея следует искать на Северном Кавка­зе, но вряд ли во II в. это мог быть Кавказский хребет. Скорее всего, птолемеевские горы Алан следует отождествить со Ставропольской возвышен­ностью.

Более определенно высказывается автор V в. Стефан Византийский: «Алан-гора Сарматии» /2, с. 253/. Речь идет, безусловно, о Сарматии Азиатской, ибо здесь же говорится об Албании около восточных Иверов, т. е. о Кавказе. Еще один римский писатель начала V в. Маркиан сообщает лю­бопытные данные, не подвергавшиеся критическому анализу и попытке ос­мысления: «Река же Рудон течет из Аланской горы; у этой горы и вообще в этой области живет на широком пространстве народ алан-сармат, в земле которых находятся истоки реки Борисфена, впадающей в Понт. Землю по Борисфену за аланами населяют так называемые «европейские хуны» /3, с. 279/. «Алан-гора Сарматии» и «Аланская гора» /или горы.— В. К/ Сте­фана Византийского и Маркиана — это уже явно Кавказские горы в их сре­динной части. Наиболее ценно и информативно свидетельство Маркиана о реке Рудон, вытекающей из Аланской горы, ибо термин «Рудон» может быть филологически осмыслен как первоначальное «Арудон», с последую­щим отпадением / в источнике/ гласной «а». В таком случае имеем дело с реальной рекой Ардон, действительно вытекающей из глубины Кавказ­ских гор по Алагирскому ущелью и впадающей в Борисфен — Терек, изливающийся не в Понт /Черное море.— В. К./, а в Каспий. Обитание народа алан-сармат на «широком пространстве», прилегающем к Аланским горам,— в Предкавказье — факт установленный, о нем мы говорили в главе III.

Гуннское нашествие конца IV в. имело огромное значение для после­дующей истории не только Северного Кавказа, но и всей Юго-Восточной Европы. Длившаяся много веков доминация древних иранцев в средне­азиатских, прикаспийских, северокавказских, причерноморских степях за­кончилась. «Великий пояс степей» перешел в руки кочевников — тюрок. Ост­ровки древних иранцев уцелели лишь на периферии этого «великого пояса» в Средней Азии, на севере Поволжья в зоне лесостепи, в южной части Кры­ма; наиболее значительный их массив сохранился на территории Северно­го Кавказа, отделенной от степи Кубанью и Тереком. Видимо, сюда был на­правлен основной аланский миграционный поток с севера, и плотность насе­ления с V — начала VI вв. стала быстро увеличиваться за счет притока алан-танаитов и алан Средней Азии. Смена ареалов обитания и новые природ­ные условия не обеспечивали дальнейшее ведение скотоводческого хо­зяйства и побуждали вчерашних кочевников оседать на землю и переходить к новой хозяйственной системе, сочетавшей скотоводство с оседлым земле­делием /4, с. 61/. Археологически эти процессы представлены множеством аланских городищ предгорной равнины, имеющих зачастую мощные куль­турные слои от первых веков нашей эры до предмонгольского времени. Го­родища сопровождаются обширными катакомбными и грунтовыми могиль­никами; после гуннского нашествия погребальный обряд аланского населе­ния стабилизируется и нивелируется, катакомба с дромосом, ориентирован­ным перпендикулярно камере, становится преобладающей и характерной. Сходное нивелирование и стандартизация наблюдаются и в некоторых осо­бенностях материальной культуры /напр. керамики/ на всей территории. Все это косвенно свидетельствует о происходящих процессах сближения разных этнокультурных групп — не только сармато-аланских, но и або­ригенных.

В закубанских и затеречных степях хозяйничали кочевники — тюрки, оставшиеся на Северном Кавказе после ухода основной массы гуннских орд на Запад. Видимо, за счет притока новых контингентов кочевников с се­вера и северо-востока в VI в. военно-политический вес ранних тюрок в северокавказских степях сильно возрос, на Северо-Восточном Кавказе наряду с уже упоминавшимся гуннским царством в Дагестане /возможно, оставив­шим свои следы в местной топонимике, 5, с. 171 — 176/, складывается племенное объединение гуннов-савир, на Северо-Западном — утигуро-болгарское объединение. Оказавшись в непосредственном соседстве, аланы вступают в контакты с болгарами и савирами, начинается период длительного взаимо­действия. Чутким индикатором в таких случаях является язык. В осетин­ском зарегистрированы сотни тюркизмов, «они пронизывают все сферы лексики, начиная от бытовых и хозяйственных понятий..., уже теперь можно сказать, что в заимствованной лексике осетинского языка тюркский элемент занимает первое место» /6, с. 23/. Разумеется, подобная картина не слу­чайна, в ней — история вековых связей алан с тюркскими народами, на­чавшаяся в V—VI вв. Влияния были взаимными: в именник болгарских ха­нов VII в. проникли такие иранские имена, как Аспарух, Безмер, Гостун, Кардам, Кубрат, Омуртаг, Охшин /7, с. 247/. Болгары Северо-Западного Кавказа вошли в осетинский нартский эпос под этнонимом «агуры», причем в эпосе они неизменно изображаются как многочисленное войско врагов /8, с. 103—104/.

Объединение гуннов-савиров соседило с восточной частью алан. Римский историк VI в. Прокопий Кесарийский помещает савиров близ алан и около Кавказских гор; «племя это очень многочисленное, разделенное, как пола­гается, на много самостоятельных колен, их начальники издревле вели друж­бу: одни — с императором ромеев, другие — с персидским царем» /9, с. 407/. В. В. Бартольд связывал сабиров с более поздними хазарами /10, с. 671/, а современный исследователь А. В. Гадло делает вывод о протяженности их этнической территории, которая с одной стороны соприкасалась с владения­ми Ирана, а с другой — приближалась к областям, связанным с Византией, в то же время находясь в соседстве с территорией алан /11, с. 86—87/. О ко­чевом и воинственном образе жизни савиров, наряду с Прокопием Кесарий-ским, свидетельствует сирийский автор VI в. Захарий Ритор, перечисляю­щий 13 народов и среди них — сабир, «живущих в палатках, существующих мясом скота и рыб, дикими зверьми и оружием» /12, с. 165/. К сожалению, археологические памятники гуннов-сабиров в степях Предкавказья до сих пор не выделены, и мы затрудняемся объективно судить об их культуре, территории расселения и т. п. В этом отражается не только очень слабая археологическая изученность степей Западного Прикаспия и Ставрополья, но и неудовлетворительная разработка истории ранних тюрок Северного Кавказа вообще /13/. В частности, остается не достаточно ясным время наи­более раннего проникновения гуннских групп в Предкавказье: возможно, оно имело место до начала массового вторжения гуннов в Восточную Европу.

В некоторых армянских источниках аланы выступают вместе с гунна­ми — вероятно, в качестве их союзников. В середине IV в., по сообщению армянского писателя Фавста Бузанда, аланы и гунны участвуют в армии царя Армении Аршака II /345—368 гг.; 14, с. 113/. В другом месте своего труда Фавст Бузанд рассказывает о нашествии царя маскутов Санесана на Армению в первой половине IV в. Полководец Великой Армении Ваче под Вагаршапатом настигает и громит разношерстное войско Санесана; армя­не «громили войска аланов и мазкутов, и гуннов, и других племен...» /14, с. 16/. Как видим, в обоих случаях аланы и гунны источником названы рядом и действуют совместно. Следует полагать, что имеются в виду гунны, пред­ставлявшие гуннское царство в Дагестане.

Около 448 г., по свидетельству Приска Панийского, вследствие раз­разившегося в Скифии (Северном Причерноморье.—В. К.) голода огром­ные орды гуннов форсировали Кавказский хребет и вторглись в страны Передней Азии. Предводительствовали гуннами Васих и Курсих /15, с. 62/. По словам латинского писателя и современника этих событий Иеронима, «от далекого Меотиса, земли ледяного Танаиса и страшного народа массагетов где в Кавказских ущельях Александр дверью запер дикие народы, вырвалась орда гуннов...» /12, с. 40/. Гунны захватили огромное число пленных и богатые трофеи; «Аравия, Финикия, Палестина и Египет были пленены страхом». Латинский поэт Клавдий Клавдиан указывает, что гунны «прошли по нежданному пути через Каспийские ворота и армянские снега...» /16, с. 254/, то есть Кавказский хребет они пересекли через Дарьяльское ущелье (со времени римских походов Корбулона Дарьяльский проход стали называть Каспийскими воротами, 16, с. 613—614). Это те «ворота алан», через которые гунны прошли в 368—371 гг., призванные на помощь против армян шахиншахом Шапуром II /16, с. 612/. Само собой разумеется, что переход через Дарьял в 395 г. для гуннов был невозможен без ведома контро­лировавших этот проход алан. Вполне возможно, что как военные союзни­ки аланы не только пропустили гуннов через свои земли на юг, но и приняли непосредственное участие во вторжении. Н. В. Пигулевская полагает, что в нашествии гуннов под предводительством Васиха и Курсиха главную роль играли смешанные группы «скифов» и гуннов /17, с. 79/.

Таким образом, начатые в I в. н. э. военные походы в богатые оседло-земледельческие страны Закавказья и Переднего Востока с успехом про­должались и позже, судя по всему — в сотрудничестве с тюрколзычными гуннскими племенами, в IV—VI вв. широко расселившимися на Северном Кавказе. Безусловно, эти грабительские вторжения сыграли немалую роль во внутреннем социально-экономическом развитии алан: угон массы плен­ных, превращаемых в бесплатную рабочую силу в качестве рабов, захват трофеев в виде скота и материальных ценностей должны были стимулиро­вать ускоренную имущественную и социальную дифференциацию, характе­рную для завершающей стадии эпохи «военной демократии». Эти глубокие для северокавказских обществ последствия их нашествий на юг мы не можем игнорировать.

С другой стороны, столь частые и опустошительные набеги алан и гуннов, потрясавшие ближневосточный мир, со всей остротой ставили перед ним вопрос о необходимости создания эффективной обороны и дипломатиче­ских приемов, призванных либо нейтрализовать беспокойных и опасных северных соседей, либо — в случае удачи — использовать их в собственных политических интересах. Наиболее могущественные державы того време­ни — Византия и Иран — пытались сочетать строительство мощных форти­фикационных сооружений на своих северокавказских рубежах с диплома­тической игрой, в ходе которой широко практиковались богатые подарки и титулы вождям северных племен, щедрые денежные раздачи и т. д. Основ­ные наиболее доступные и стратегически опасные проходы с севера на юг Кавказа начали усиленно укреплять в VI в. Именно тогда, при шахиншахах династии Сасанидов Каваде I и его сыне Хосрове I Ануширване было соору­жено могучее Дербентское укрепление, состоявшее из цитадели и двух стен, пересекавших узкую прибрежную полосу от гор до моря и таким образом наглухо заперевшее Дербентский проход /18, с. 77; 19, с. 420/.

Были причины обезопасить и Дарьяльский проход. Мы уже упоминали об этих «воротах алан», которыми нередко пользовались степные кочевни­ки. В середине V в. в связи с войной персов с гуннами-эфталитами восста­ли охранявшие Аланские ворота гарнизоны, состоявшие из армян, иверов и алан /17, с. 80; 20, с. 65/. В системе обороны Аланских ворот, несомненно, ключевую роль играла упоминаемая Приском крепость Юройпаах, что соот­ветствует армянскому «Иберийское укрепление» /21, с. 64, прим. 69/. Ме­стоположение крепости Юройпаах точно не известно, но достоверно то, что ей отводилась первостепенная стратегическая роль. Ведший войну с гуннами-эфталитами Иран серьезно опасался вторжения северокавказских гуннов и их союзников через кавказские проходы. После восстания охра­нявших «ворота алан» гарнизонов эта опасность стала особенно реальной, и персы дважды — в 464 и 466 г.— настойчиво просят у византийского правительства денежной субсидии на охрану Юройпаах. Об этом рассказы-вает Приск Панийский: в Константинополь прибыло персидское посольство с требованием, «чтобы римляне (византийцы.— В. К.) участвовали в поддер­жании крепости Юройпаах, лежащей при вратах Каспийских, и либо пла­тили за нее деньги, либо посылали гарнизон..., они доказывали, что если персы оставят ее, то не на одну Персию, но и на римские владения легко рас­пространятся опустошения окрестных народов...» /15, с. 89/. Византийцы отклонили эти требования, так как крепость Юройпаах была построена пер­сами и ее охрана есть дело персов. Разумеется, греки не были заинтересованы в помощи своим старым соперникам в борьбе за доминацию на Кав­казе — персам.