Вопрос историзма осетинских нартовских сказаний является одним из наиболее дискуссионных в нартоведении, начиная с 70-х гг. XIX в. и по настоящее время. На протяжении всей истории изучения эпоса сложилось два основных подхода в рассмотрении вопроса.
Сторонники первого полагали, что эпос нельзя рассматривать как исторический источник. Одним из наиболее видных представителей этого направления был известный ученый-археолог Е. Крупнов. Он обосновывал мысль (и она находила своих сторонников среди исследователей нартовского эпоса) о полном отсутствии исторической подосновы во всех версиях нартовских сказаний. На наш взгляд, это мнение не подкреплено достаточной научной аргументацией. Нам представляется гораздо более убедительной позиция исследователей, не сомневающихся в исторической подоснове героического народного эпоса.

Осетинское слово "нау" – "корабль" восходит к иранскому *nau, индоевропейскому *nau(s). Практически во всех иранских языках "корабль" обозначается словом с таким же корнем.
По поводу сомнений относительно оригинальности рассматриваемого слова в осетинском языке В.И. Абаев заметил, что поскольку "предки осетин были хорошо знакомы с морем (furd, dengyz/dendžyz ̶ "море", Sawdengyz/dendžyz ̶ "Черное море" многократно упоминаются в Нартовском эпосе), можно с большой долей вероятности предполагать оригинальность слова nau в осетинском". Известно также скифское личное имя Ναβαζσϛ = иран. navaza- ‒ "кормчий, управляющий кораблем".
Жившие в Северном Причерноморье ираноязычные народы с древности были знакомы с судоходством и корабельным делом. Историки отмечают, что во II в. до н. э. у скифов действительно появился даже флот.

Первые сведения о переходе алан на службу к монголам относятся к событиям 1239 г., когда завоеватели приступили к окончательному покорению Алании, в ходе которого осаждались горные укрепления алан и была уничтожена их столица. Различные аланские группы переходили на службу к ханам единой Монгольской империи, а после ее распада – к ханам Золотой Орды, ханам империи Хулагуидов, а также на службу империи Юань (1264–1368 гг.), созданной великим ханом Хубилаем, который перенес столицу из монгольского Каракорума в Ханбалык (совр. Пекин). Аланы-асы направлялись в Юань с Северного Кавказа, вошедшего в состав Золотой Орды – вассала Юань.
В 1253 г. аланы-асы вместе с русскими были внесены в реестр числа дворов и совершеннолетних тяглых. В 1257 г. для приведения в повиновение и управления аланами-асами и русскими назначается специальный чиновник – даругачи. Отряд в 1 000 воинов и иные подразделения участвовали в походах последнего хана единой империи Мунке в китайский Сычуань (1258–1259 гг.). На стороне хана Хубилая асы участвовали в его противостоянии с младшим братом Ариг-Букой (1260–1264 г.), в подавлении восстания Ли Таня (1262 г.), в завоевании южнокитайской империи Сун (1265–1279 гг.), в подавлении мятежа Наяна в Манчжурии (1275 г.), в борьбе Хубилая с монгольским правителем Хайду (1275–1303 гг.).

Живая эпическая традиция устами каждого осетинского сказителя не могла не отражать и не фиксировать изменения религиозных верований и практик. Такие изменения были неизбежны в условиях миграций предков осетин, смешения культур в полиэтничных и поликонфессиональных социумах.
За многовековую историю создания эпоса происходили различные процессы, естественные потери прежних божеств, заимствования и переосмысления новых богов и/или их имен.
Осетинский нартовский эпос – это сказания о героях. Боги функционируют в героических сказаниях, их образы максимально близки типу людей. Это можно рассматривать как проявление этнического характера – у сарматов, алан не было страха перед богами, они были чужды идолопоклонству. Но, возможно, эпос отражает начальную стадию формирования пантеона, этап эвгемеризации. Был такой древнегреческий философ Эвгемер, который считал, что у богов были исторические прототипы, что вера в них возникла из культа реально существовавших великих людей. Превосходя других силою, волею, разумом, они сами при своей жизни, а их окружающие и после их смерти, возводили это превосходство в степень божественной сущности.

Суть методологического подхода Коста Хетагурова к проблемам культурно-исторического развития осетинского народа в том, что он рассматривал общественное бытие и общественное сознание осетин как взаимосвязанные и взаимообусловленные феномены, составляющие единое целое, целостную систему, формирующую фундаментальную основу реалистического типа мышления, преследующего цель в удивительно жизненных, созидаемых им образах, глубоко и основательно раскрыть эстетическую специфику философского, духовно-нравственного, культурно-исторического освоения горцами объективного мира, мира их национальной действительности. Теоретическим «инструментарием» при этом для Коста является метод восхождения от абстрактного, включающего в данном случае в себя такие компоненты духовной культуры, как национальный менталитет, обычаи, обряды, традиции, Агъдау как нравственный кодекс жизни горцев, – к конкретному, т.е. к судьбе и характеру отдельного человека, члена горского общества – носителя его родовых качеств и «родимых пятен». Кроме того, в состав теоретического «инструментария» Коста, при формировании им реалистического типа художественного мышления, включаются и принцип объективности, позволяющий ему анализировать противоречивый характер как действительности, так и характер отдельного человека; принцип развития, помогающий Коста учитывать диалектический характер горского бытия; принцип преемственности, давший возможность поэту глубоко осмыслить органические связи прошлого и настоящего. Ну а системно-исторический подход помогал Коста выявить наиболее существенные, постоянные, т.е. константные связи явлений в общественной жизни и общественном сознании, тогда как детерминизм давал возможность обнажать их объективную зависимость от социально-исторических и природно-географических факторов. Столь богатый теоретический «инструментарий» помогал Коста глубоко и основательно осмысливать метафизические проблемы жизни горского общества. И это явилось основой формирования его реалистического типа мышления, способного дать удивительно органичный, объективно-концептуальный, художественно-эстетический анализ критического «состояния мира». А из данного анализа логически следовал убедительный вывод, призывающий народ к беспощадной борьбе за свободу, равенство и братство людей, а именно: мир враждебен человеку, губит его физически и развращает нравственно. И, следовательно, в данных социально-исторических обстоятельствах человек обречен на гибель, если не станет на защиту своей жизни и свободы. При решении столь сложной художественно-эстетической задачи Коста умело использовал осетинскую мифологию как важнейший компонент структуры реалистического типа мышления, основы которого он же и заложил в формирующейся осетинской литературе.

В книге "Меч и фандыр", вышедшей в 2011 году А. Туаллагов рассматривает знаковый образ осетинской духовной и материальной культуры – палку/шест с соответствующими ей определениями: пестрая, лысая, (шест) благодати (фарны хъил) и т.д.
Рассмотрев различные контексты употребления осетинами во временных рамках по крайней мере последних двух веков – функционирование палки/шеста на мужском совете; ношение фарны хъил, украшенного разноцветными лоскутьями, в праздник Кæхцгæнæн; опускание шеста во время свадебного застолья через свето-дымовое отверстие в крыше (ердо/сæйраг); наложение запрета палкой; клятва нарти хъолон лæдзæг у осетин-дигорцев перед военным походом; отражения обрядов клятвы пестрым шестом/палкой в нартовском эпосе на общем собрании мужчин перед походом и при судебных разбирательствах в знак особой верности сказанного слова; в случае решения мстить за обиду и т.д. – А. Туаллагов делает важный вывод: "…через анализ осетинского обряда заключения клятвенного союза воинов мы сталкиваемся с образом аланских и сарматских воинов, выступавших на поле битвы под драконообразными знаменами".

В 2016 году в серии "Алано-кавказская библиотека" во Владикавказе вышла книга Я. Лебединского "Сарматы и аланы в Галлии IV–V вв. История и наследство". В ней автор, как отмечает А. Чибиров, восполняет пробел в науке. Он доказывает, что не только племена, перебравшиеся в Галлию после Великого переселения, ‒ франки, бургунды, бритты, вестготы, вандалы и гунны‒ оставили след в исторической памяти французского народа, но и сармато-аланские всадники, оказавшие существенное влияние на историю и культуру Франции.
Важным достижением этой книги является и то, что в ней отделены друг от друга сарматы и аланы: "Накануне этих гуннских нашествий существовало два основных сармато-аланских центра… Первый – центр дунайских "сармат" – был основан языгами… Представляется, что позже на венгерской равнине к ним примкнули другие сарматские группы (роксаланы?), а также аланы (Харматта). …Во втором центре, располагавшемся на территории юга России и на Северном Кавказе, сармато-аланы описываются вплоть до конца IV в. как кочевники, живущие в повозках и шатрах, в основном занимавшиеся разведением лошадей и овец (Аммиан Марцелин)" (Я. Лебединский).

Обряд побратимства – наследие скифов в обрядовой жизни и аланов, и осетин. Иллюстрацией к положению может явиться легенда о юношах-побратимах. Амизок попадает в плен к врагам, а его побратим, кæнгæ æфсымæр (назвáный брат), Дандамид, отдает свои глаза за освобождение друга. Но Амизок не может оставаться зрячим, если его побратим слеп, и в знак солидарности и благодарности сам ослепляет себя.
Обряд побратимства запечатлен на золотой рифленой пластинке из Куль-Обы, правда, он более древний, чем обряд в приведенной легенде.
Древнейший обряд побратимства – æрдхорддзинад, æфсымæрад – результат временных и пространственных отношений человека с большим кругом лиц в разнородной среде, поиск новых опор в жизни и обществе после распада связей, основанных на кровном родстве и совместном труде. Дружба между двумя людьми, стремившимися связать себя неразрывными узами, оказывалась намного крепче кровнородственных связей и основывалась на моральных и психологических факторах (А.Х. Магометов).

При изучении истории раннесредневековой Алании редко удается проследить, хотя бы в некотором приближении, биографии ее отдельных представителей. Сегодня счастливым исключением из такого положения становится биография Константина Алана. Сведения о нем сохранились в сообщении Иоанна Скилицы, которые затем повторил Георгий Кедрин.
Константин Алан, будучи магистром, служил в должности помощника вестарха (военачальника) закавказской византийской фемы Ивирия. Население провинции в основном состояло из армян, картлийцев и в меньшей степени – греков и арабов. В 1045 г. по приказу императора Константина IX Мономаха военные отряды данной провинции выступили против курдского эмира Абу-л-Асвара Шададдида – правителя Двина и Персармении.
Поход оказался неудачным, т. к. наступавшие попали в смертельную ловушку под Двином. По приказу Абу-л-Асвара были открыты речные плотины и затоплены земли, на которых находились наступавшие. Лучники довершили разгром византийцев. Но Константин Алан вместе с вестархом Михаилом Иаситом смогли вырваться из ловушки и вернуться в свою провинцию.